Борис Александрович Лазаревский - Бедняки

хотела ещё вчера уехать, да уговорили остаться, чтобы сегодня быть на этом благотворительном и, правду сказать, прескучном вечере.

Слово «муж» она произносила точно название какой-то должности, и было слышно, что с этим звуком у неё не соединяется представление о близком человеке.

«Продалась», — мелькнуло в голове у Бережнова, и он спросил:

— Скажите, — вы скоро узнали о смерти Серёжи?

— Скоро, — ответила Соня, а потом добавила другим, холодным тоном. — Не будемте об этом больше говорить, — право, не время и не место.

Присутствие Бережнова ей было неприятно. Хотелось молча встать и уйти, и сделать это не позволяло только приличие. Теперь воспоминание о ранней молодости и обо всём том, что тогда переживалось, походило на смутное представление о какой-то длинной, тёмной улице, где был только один фонарь… Его свет давно скрылся, а глаза успели привыкнуть к абсолютной темноте, и при одной мысли об этом свете им уже неприятно и больно.

— Ну, а лично вы счастливы? — несмело произнёс Бережнов.

— То есть как? Конечно, счастлива. Прошлую зиму мы провели частью в Париже, частью в Италии возле Генуи…

«Я её о личном счастье и спрашиваю, а она мне отвечает где была», — подумал Бережнов и снова спросил:

— Ну, а в деревне что вы делаете?

— Там у нас тоже нескучно, часто бывают соседи-помещики, приезжают из города офицеры, катаемся на тройках, устраиваем пикники, а зимой в худую погоду винтим. Не правда ли, какая это умная игра; я ужасно к ней пристрастилась, с удовольствием могу сыграть пятнадцать робберов подряд.

Бережнов молчал. Ему представился Сергей таким, каким он его видел в последний раз, и вспомнились его слова о Соне: «Если бы ты знал, какая это поэтическая натура». При мысли о поэзии ему вдруг пришла в голову книжка в жёлтенькой обложке с биографией малорусского поэта Шевченко, которую он случайно прочёл вчера вечером, и отрывок из письма Шевченко-солдата, к одному из друзей, о комендантше Усковой: «А моя нравственная, моя единственная опора и та в настоящее время пошатнулась и вдруг сделалась пустой и безжизненной, — картёжница и больше ничего»…

— Ну, где же это муж? Вероятно он не может до сих пор найти накидки, — нараспев произнесла Соня. — Пойдёмте уж отсюда.

Она поднялась с дивана и взяла Бережнова под руку.

Испытывая неловкость от близости её обнажённого тела и чувствуя, что эта женщина совсем для него чужая, он довёл её до дверей зала, возле которых встретился муж. Соня неслышно сняла свою руку и на секунду остановилась. Брови её поднялись, и всё лицо приняло злое выражение.

— Можно было бы вернуться и скорее, — сказала она мужу.

Бережнов умышленно отстал от них и, ни с кем не прощаясь, спустился вниз.

Пока швейцар, с билетиком в зубах, разыскивал его пальто, Бережнов думал о Соне: «Купленная за большие деньги породистая собачка и больше ничего».

Надев пальто, он вышел на улицу.

До рассвета было ещё далеко. Луна уже зашла, и дул холодный ветер. Монотонно гудели телеграфные проволоки, словно несколько далёких голосов, как жрецы в «Аиде», в унисон тянули одну и ту же ноту.

1903

Примечания

1

и не более — фр.

(обратно)
--">