Владимир Курьянов - Вещий сон Петьки Кукина

и размаха широченной лопасти хвоста...

Петька смотрел на рыбу, и ему явственно казалось, что перед смертью карп глядит прямо в него желтым глазом, словно протягивая только к нему невидимую тонкую ниточку беспомощного, страдающего, мудрого взпяда. Карп как бы говорил молчаливым взором: "Что, горе-рыболов? Узрел, какой я?! Можешь натаскать сотню плотвиц, две сотни, сложить вместе и все одно не получишь моего подобия. Вы, людишки, пялитесь на меня, потому что вас слишком много, а я такой один. Я бесценен!.."

Все это Петька придумал, возможно, гораздо позже, уже потом по-полувзрослому размышляя над печальной судьбой карпа. А тогда он просто стоял как вкопанный, колошматящееся сердце немело глупым счастьем, что он увидел такую большую, великолепную рыбу, а в глазах светилось мальчишеское торжество за чужой рыбацкий успех. Такую же радость Петька Кукин испытал бы, наверное, если бы приснилось, что он стал обладателем быстроходного буряковского катера, а когда проснулся, вдруг и впрямь оказался бы его хозяином.

Артемов карп скоро превратился в легенду. Замышляя рыбалить, подготавливая закидушки, поминали добрым хвалебным словом карпа мужики и мальчишки. Каждый думал, что и ему когда-нибудь здорово, как Артему, повезет. Петьке на память от карпа остались найденные на свалке в бурьяне, в рыбьих обглодках, для взрослых - безделушки, а для любого деревенского пацана - бесценные сокровища: круглая чешуя размером с розетку под варенье и острое, изогнутое саблей карпиное ребро. Петька, доставая из металлической коробки свои реликвии, пристально разглядывал каждую, острой рыбьей костью корябал крышку письменного стола, затем подсчитывал число колец на побелевшей от времени чешуе, восхищался прожитыми летами рыбы и снова прятал драгоценные вещицы в жестянку из-под чая, где хранились крючки и всякие рыбацкие мелочи.

Потом Петька начинал подготовку к большой, настоящей рыбалке. Он пробовал на прочность привезенную отцом толстую леску, пытался разогнуть пальцами кованые острожалые крючки; и когда, как ни напрягайся, леска не обрывалась, крючки не гнулись, Петька удовлетворенно улыбался, клал обратно в стол рыбацкие причиндалы. Несколько зимних вечеров он пропотел над изготовлением донных грузил. Выдолбил в кирпиче овальные лунки и заливал туда расплавленный свинец. Отливки выходили на руки горячими, подернутыми от огня матовым узором. Они приятно обжигали ладони, а когда Петька стал обтачивать их в чулане напильником, то они волшебно заблестели, засияли, словно пытались напомнить праздничной внешностью, для чего предназначались. Петька представлял, как тянет леску с сопротивляющейся тяжестью и, подвязав к лодке, катается на карпе. Разъезжать вдоль по реке на гигантской рыбе казалось высшим шиком, верхом восторженных мальчишеских желаний.

Отец, наблюдая, как ретиво копошится сын над донками, вроде совсем незаметно для Петьки насмешливо подмигивал матери, а вслух громко и протяжно говорил:

- Никак Петюня за Артемовым карпухой намылился. Снег не сошел, а он уже снасти варганит. Как бы в прорубь не провалился.

Петька ничего не отвечал на подковырку отца, одержимо, каждый день принюхивался к погоде, ждал новой рыбацкой весны.

Наконец она подступила. Сначала заструились по выщербленным склонам полей незамутненные тоненькие ручейки. Они текли медленно, вроде не спеша,ч скапливаясь где замоинами, где редкими полыньями-лужами под еще стойко скованным белым панцирем берегом. Скоро ручьи заполноволились, стянулись по овражкам к длинным ложбинам, и единым бурливым потоком, малыми речками ринулись к большой воде. Лед заскрипел, врассыпную разбежались трещины, он надломился.

Надкусанный, ноздреватый, вспученный лед простоял около недели, разбухая, насыщаясь талой водою теплыми днями, а ночами вновь подергиваясь твердой, крикливо хрустящей серебряной коркой. Вешние воды с каждым днем напирали настойчивее, теснили ледяную броню снизу, сверху, и однажды, в одночасье, не выдержав, река будто слабо вздохнула, вздрогнула, лед зашевелился, по-стариковски закряхтел, заскрежетал острыми костяшками льдин и пошел слезать по течению расколотой зубчатой толстой скорлупою. Льдины, корежась, грохоча, наваливались, наползали, кололи друг друга, словно торопились обогнать сами себя.

Великолепие первого, гремящего ледохода длилось совсем недолго. Скоро пропал рокот, гул стих, льдины размежились, по-парадному выстроились, --">