Андрей Платонов - Штурм лабиринта

по своему смыслу, глядя по душевной надобности, а старое значение песни забыто.

Теперь тоже Елисей успокаивающе произносил нараспев:

– Что есть два?

И сам отвечал себе:

– Два есть семья: боец Елисей да жена его Дарья, Дарья Матвеевна любезная моя.

Потом Елисей продолжал другие куплеты: что есть пять, что есть шесть и так далее – он мог доходить до любого числа, по порядку и враздробь. Алексей Алексеевич спокойно работал над картой под напев Елисея, словно под музыкальный аккомпанемент.

– Что есть один? – провозглашал Елисей.

И держал ответ самому себе:

– Один есть я, боец Копцов, и солнце одно, и в полку один полковой командир.

– Что есть осьмнадцать? Восемь притоков текут в Ангару, десять притоков кормят потоки Шилки-реки. Вот что осьмнадцать – такое число.

– Елисей, а что есть сто? – спросил Алексей Алексеевич.

– Сто есть жизнь, век человека! – провозгласил Елисей. – Сто годов деды наши живали и нам завещали.

В прежний раз Елисей объяснял число «сто» как число роты: сто бойцов и сто человек душ едоков. Он никогда не повторялся и всякий раз определял образ одного и того же числа по-иному. В полку уже получила распространение эта песнь-наука под именем «Слово Елисея».

Бойцы часто в разговоре вдруг спрашивали один другого: что есть тыща или сорок один и даже что есть полтора. Задача заключалась в быстром, правильном и складном ответе, а самый смысл ответа определялся по разуму и усмотрению того, кто отвечал.

Наша артиллерия сразу открыла огонь, сделав несколько залпов, и телефонный зуммер зазвонил на столе полковника.

Начальник артиллерии полковник Кузьмин сказал по проводу о причине огня:

– Я, Алексей Алексеевич, гашу помаленьку доты. Их теперь стало вдруг одиннадцать, а по-моему, их еще больше.

– Что это, Евтихий Павлович? – спросил Бакланов. – Строят они их, что ли, под твоим огнем?

– Построены-то они еще прежде, Алексей Алексеевич, – ответил артиллерист, – но не все еще жить пущены, многие нас молча ожидают. Да не в этом сомнение. Сомнение у меня, Алексей Алексеевич, в том: почему у них и мертвые потом живут. Я накрываю огнем их в прах, – и доты были, и огневые точки, – а они ставят сызнова в развалины новые пушки и опять живут. Откуда у них питание туда идет, по какой трубе?

– Заходи, Евтихий Павлович, мы подумаем, – сказал Бакланов.

Действительно, каким способом немцы производили замену разбитых пушек новыми, питали их боеприпасами, комплектовали свежими расчетами, приспосабливали под доты прочные здания или ставили огневые средства в руинах, – как это происходило, если наблюдение с земли и с воздуха не обнаруживало никакой деятельности и движения противника на поверхности?

Артиллерийский полковник Кузьмин, войдя в блиндаж, сразу спросил:

– Елисей, что есть сорок и что есть ничто?

– Сорок, товарищ гвардии полковник, есть сумма от сложения ручьев, протоков и речек, что перешел с боем, а также и спокойно, наш полк в прусской земле! – сообщил Елисей.

– Точно! – вспомнил полковник Бакланов.

– А ничто есть промежное пространство меж нами и противником! Вот что ничто!

– В этом ничто вся сумма-то и содержится, где вычитают нашего брата-солдата, – улыбнулся полковник Кузьмин.

Полковники стали вдвоем рассматривать план старого немецкого города.

Артиллерист нанес на план отметки дотов и огневых точек по тем сведениям, какие у него были на последний час.

– Что толку, Евтихий Павлович? – сказал Бакланов. – Что толку в этих данных, если разбитый твоими пушками дот опять может жить или возникнуть как его подобие в соседнем здании, если мы даже не знаем, сколько же у него всего этих дотов или того, чем он их заменяет, и. откуда он берет людей и технику и где у него находятся резервы? И потом – это не война: бить противника на ощупь, давать ему паузы для отдыха. Надо ударить раз, но наверняка и насмерть. А иначе – что толку?

Кузьмин задумался.

– Толку нет, и правда... У него, видишь ли, Алексей Алексеевич, есть бродячие доты за каменными стенами. Вот существо-то, черт его побрал! Это мусорный враг!

– Что же, рушить весь город? – произнес Бакланов. – Здесь нет пока такой необходимости. Это и для нашего огня накладно, это не бой, а немыслимо глупое дело.

– Дурость, конечно, – согласился артиллерист.

– Побольше ума, Евтихий Павлович, – и поменьше огня. А то мы, бывает, навалом норовим давить противника, чтоб думать не надо.

– То-то и дело, Алексей --">