Максим Горький - Пузыри

меня?"

И он ещё немножко надулся.

Но вот его толкнули, и он увидал рядом с собой неизвестного ему пузыря.

- Здравствуйте, Иванов! Не узнали? А помните критическую статью о вашей повести в "Ропоте отживших"? Это моя!

- Ах! - воскликнул приятно изумлённый Иванов. - Это вы? Поверьте, что мне... что я вас... чрезвычайно рад! Благодарю! Такая тонкая и умная, такая лестная статья!

- По заслугам! Ваш талант дал мне в общей сложности материала на десять фельетонов - плюс наслаждение при чтении ваших ярких произведений... Большой у вас талант!

- Ги-и! Я очень рад... Хорошо, когда нравишься, значит, попал как раз в точку... Но однако иные и поругивают меня...

- О, стоит ли с ними считаться? Что они понимают в литературе? Я же, не забудьте, уже сто третий год занимаюсь критикой... да-с!

- Чрезвычайно обязан вам. Но скажите - это что же? это где же мы? спросил Иван Иванович.

Критик повернулся на своем основании и ответил:

- Это - Парнас! Наш современный Парнас...

Иван Иванович съёжился от изумления...

- Н-да-а! - сказал он, помолчав. - Вот как! Ничего... но - несколько тесно здесь и сыро, знаете...

- О, к этому привыкаешь! Место действительно обильное влагой... Но...

Вдруг Иван Иванович почувствовал, что на него чем-то брызнуло, - точно собеседник чихнул, - и, оглянувшись, увидел, что критика уже нет рядом с ним.

"Как они быстро лопаются!" - подумал Иван Иванович и ещё немножко съёжился. А вокруг его всё возникали новые и новые пузыри. Они, вскакивая на поверхности лужи, схватывали изощрённым слухом что-либо сказанное ранее их и, всю жизнь повторяя это слово или фразу на один и тот же лад, исчезали.

Толкали они друг друга основательно, но старались делать это незаметно. Было ясно видно, что все они терпеть не могут друг друга, и было ясно слышно, что в звуках их речей шипит злоба, оскорблённое самолюбие, зависть. Каждый из них старался как можно больше обратить на себя внимания, каждый стремился заслонить другого от света, и все одинаково желали подметить друг в друге то место, ткнув в которое, можно причинить пузырю наибольшую боль и раздражение.

- Мы отражаем жизнь... мы отражаем жизнь... - раздавалось шипение.

"Однако где же жизнь? то есть как же они видят жизнь?" - подумал Иван Иванович.

В этой мутной воде, сплошь покрытой пузырями, было очень мало похожего на жизнь, если не считать тех дурных чувств, мыслей и речей, которые испускали из себя пузыри. Было много беззубого шипения, было много поползновения и потуг изобразить из себя что-то большее пузыря, но это оканчивалось одинаково грустно. Раздавался краткий "пшик!" - и на месте бытия пузыря оставалась морщина, быстро исчезавшая с поверхности воды...

Ивану Ивановичу стало как-то неловко.

- Однако... надо им сказать! Да, надо... Надо сказать так: "Господа! Вы все вне жизни! Берегитесь! Ибо она строго накажет! Вы, собравшись в этой трясине, обманываете себя, думая, что живёте... К жизни, господа, к жизни! Бросим раздоры и - к жизни!.." Н-да, если я это скажу - все обратят на меня внимание! Я сразу поднимусь всех выше!

Иван Иванович стал надуваться, чтобы найти в себе достаточно духа для подвига, и, надувшись, как мог, он вдруг громко сказал:

- Господа! Вот я...

Но тотчас же лопнул...

...И проснулся.

Он прежде всего ощупал руками - тут ли, под ним ли рецензии о нём?

И, когда они приятно зашуршали под его пальцами, он почувствовал, что всё обстоит благополучно, и подумал про себя:

"Глупый сон... Невероятно нелепый сон... Фу!"

Но всё-таки, когда он закрыл глаза, ему стало казаться, что вся комната полным-полна воздушных мутных пузырей, они мятутся в воздухе и бесшумно лопаются...

Это видение не помешало Ивану Ивановичу крепко заснуть. 1899 г.

ПРИМЕЧАНИЕ

Впервые напечатано в газете "Северный курьер", 1900, номер 60, 1 января.

В собрания сочинений не включалось.

Печатается по тексту газеты "Северный курьер".

--">