Леонид Иванович Бородин - Третья правда

Девки с ними не было.

- Ну-ка, дед, вытряхай карманы! - прошепелявил один из них, толкнув Селиванова.

- Чего-о!? - Голос перехватило. Мигом очнулся Оболенский, отступил в темноту.

- Карманы вытряхай! - повторил другой, понижая голос до баса.

- Ах вы щенки блохастые!! - задохнулся от ярости Селиванов. - Это вы на меня!? Да вы знаете, кто я есть? Да вы, мокрицы, такого в кино не видали! Ванька!

Но Оболонский растаял, как привидение. А парни стояли, криво ухмылялись и шевелили руками в карманах.

- Выворачивай карманы, старый хрыч, а то схватишь по геморрою!

Селиванова затрясло.

- Пугаешь, сопля косматая!? Да меня чекисты пугали и в землю полегли! Власть пугала да утомилась! А вы... А ну брысь отседа, недоделки!

- Санька! - с радостным изумлением завопил один. - Он - против власти! А ну врежь!

В глазах Селиванова сверкнуло. Его отбросило, но он не упал. Второй удар был по голове. Кто-то обхватил его сзади, кто-то шарил в карманах...

- Есть?

- Есть!

- Выблядки!! - заорал Селиванов. - Перешлепаю!!

- Санька, ковырни гада, чтоб не хрюкал!

От острого удара в бок Селиванов прогнулся в коленях и - отпущенный упал.

В проулке никого не было. Боль мешала подняться. Он дотронулся до бока и ощутил мокроту. И вдруг понял: ударили ножом. Конечно! По бедру потекло. И запах. Он знает этот запах... - Это что же? - спросил Селиванов. - Они меня убили? Они? Щенки?! - Обида заглушила боль. И вдруг сказал с облегчением: - Ну и слава Богу! Какого мне хрена жить! Вот и подохну сейчас под забором. Как мне и положено...

Он хотел лечь по-человечески, пока не потухнет сознание. И подохнуть спокойно. Он лежал посреди проулка, зажимал рукой рану, глядел в небо. И представлял себе: утром пройдет кто проулком, увидит его труп, испугается...

"А хоронить-то некому будет? - Мысль пришла внезапно. - В Иркутск ведь никто не сообщит... Вот до чего дожил!" - Он тихо всхлипнул. - "Господи, как обидно!.."

А смерть не шла. Не шла, сука! Помучить хотела: чтоб не от раны, а от обиды помер; чтоб жизнь свою проклял; чтоб умолял ее, смерть подлую, поторопиться; чтоб благодатью ее назвал!

Черноту хлебом не корми, дай ей о себе светлое слово услышать...

- Ай, Ваня! - шептал он. - Если ты есть где-то, радоваться должен: свидимся скоро! Хотя навряд - в разных местах находиться нам с тобой... Может, замолвишь словечко? Ведь тебе-то одно добро делал! Ту картечину что считать! От ее и следа не осталось. В ногу - это не в бок. Мне вон в бок, а и то терпимо...

И тут примерещилось ему, что он смех Иванов слышит. А Ивана не видать...

Разве справедливо Ивану смеяться над ним, когда смерть ему в глаза глядит?..

Спина меж тем заныла. На земле были камешки. Да и холод от нее шел. Селиванов поежился. И вдруг сообразил: "А рана-то, может, и не смертельная вовсе..."

Не успела мысль эта сквозь мозг пройти, как он уже был на ногах. В боку резануло, защипало, заломило. По ноге, до самой пятки, ручеек потек. Но разве ж это смерть?!

- Во жизнь собачья! - сказал он громко. - Помереть и то по своей воле не дадено...

Он озадаченно покачал головой. Зажал рукой рану и поспешно заковылял к вокзалу.

--">