Борис Тимофеевич Евсеев - Отреченные гимны

улице, но был и проезд, был даже асфальт. Улица была густо по обеим сторонам засажена абрикосовыми деревьями. Я шел по правой стороне и от нечего делать, а скорей от равнодушия, внезапно пришедшего на смену горечи, в просветы меж деревьями поглядывал. В одном из таких просветов я и увидел дом под явором, веранду, увитую плющом, каких-то, явно приезжих, людей у калитки. Приостановившись - благо с противоположной стороны улицы люди эти заметить меня не могли - я всмотрелся внимательней. Какой-то подозрительный тип без примет, лысостриженный, юркий, вышмыгнул из дома и, оглядевшись, скрылся в густом абрикосовом саду. Другие тоже вели себя странновато: медленно по очереди ходили они вокруг дома, словно желая циркульными шагами обмерить его длину-ширину. Решив подстраховаться, я сдал немного назад, толкнул одну из калиток на своей же стороне улицы. Здесь было все, что требовалось по законам вдруг выскочившего чертиком из мешка авантюрного жанра: мытое окошко на улицу, любопытная, вся в кружевах и без весу за ставенкой старушка... Старушка увидала меня в окно и заговорщицки поманила пальцем.

- Что это там за лысачки такие, в доме напротив? - от неловкости я взял фальшивый иронично-интеллигентный тон. - Как вы с такими соседями уживаетесь? Ну да Бог с ними, с соседями. Мне собственно нужна одна женщина. Она тут неподалеку квартировала. Ее фамилия, - я помедлил...

- Тсс! Тихо! Никаких фамилий! Они уехали, уехали! Какая же она умница! Позавчера ночью уехали! Мигом собрались и... А сегодня с утра эти рыщут, вынюхивают! Она и о вас меня предупредила. Да-да! Говорю же: умница редкая! С бородкой, сказала, и взгляд такой опечаленный... Вы - писатель? Ой, как я любила это... Только в последнее время ничего не читаю!

Старушка от дверей, близ которых меня встретила, порхнула к окну, но тотчас и отпрянула назад.

- Э т и - сюда собираются! - подойдя вплотную, она схватила меня за руку. - Ванечка вам передать велела! Они уехали, - старушка нежно притянула меня к себе, - на Афон! А оттуда, возможно, - в Белград. Кто уж ей это устроил - не знаю. Там, если что, их и найдете! Через клуб писателей. Но это - для вас, для вас только...

Я стал спешно прощаться. Подарив старушке тоненькую книжечку своих рассказов, я словно по наитию вынул и отдал ей четыре скрепленных зажимом кассеты.

- Оставьте у себя, я хотел вернуть их хозяйке. Я все прослушал и теперь, если буду писать, напишу и без кассет. Только э т и м не отдайте случайно! - сам не зная почему, я тоже перешел на шепот.

- Что вы, голубчик! - опять беззвучным бисером рассмеялась старушка. Моя мать тут повстанцев от ЧК прятала. А сама я в войну партизан оперировала. Прямо дома! Я ведь хирург! Не терапевт! Рука быстрая, крепкая. Немцы - шасть сюда, я их - в подпол! Немцы - вон, я их назад, на стол! Мне восемьдесят девять. А я еще хочу в Россию вернуться, - она гордо распрямилась. - Э т и никогда и ничего у меня не найдут! Ни-ког-да, старушка еще громче и как-то совсем уж безудержно засмеялась.

"Да она не в себе явно! Сдвинулась, может... Неужто отдаст, растреплет? Хотя, ничего ведь на них, на кассетах этих такого и нет. Ту-то, которую ищут, "расстрельную", Иванна, конечно, уничтожила или взяла с собой..."

С порога я оглянулся: изменения, происшедшие в лице, а главное в глазах старой женщины - меня поразили. В синих, без единой желтинки зрачках никакой "сдвинутости" не было и помину! Зрачки взблескивали резко, ясно, зрачки эти проницали насквозь весь наш мир, все его изменения, удерживая до времени суть этих изменений в своей глубине. Безвольный старческий рот тоже куда-то пропал, на его месте появились жестко сомкнутые, как у вечной молчальницы, губы.

"Кремень! - прорезалось во мне давно не произносившееся ни про себя, ни вслух слово. - Кремень-бабка! Ни за что не отдаст. Ай да женщина-врач! Ай да "образованщина" наша, нами же и проклинаемая!"

Попрощавшись, я вышел из дому в сад. Старушка провожать меня не пошла.

У калитки уже стоял человек в серенькой навыпуск безрукавке, в таких же серых брюках. Глаза у человека были немигающие, широко и удивленно раскрытые.

- Ээ, простите... - простецки обратился он ко мне. - На два словечка могу я вас?

- Я тороплюсь, уезжаю, - нехотя попытался я отпихнуться от человека в сером.

- Да всего пять минут! Никто вас долго томить не станет. Лето же. Лады? - он повел головой куда-то в конец улицы, и я увидел там вишневую, притаившуюся в тени "Мазду". - Если вы в город - заодно и подбросим. Автобус - только вечером. --">