Лидия Алексеевна Чарская - Дели-акыз

и она уже принята в нам, — торжественно объявляет княжна девушкам и следит, какое впечатление произведут её слова на юных посетительниц.

Те почему-то молчат.

— Ника, да говори же! Чего истуканом стоишь? — шепчет тихо волнующаяся Тамара.

Старая княжна замечает этот шепот и останавливает свой взгляд на Тамаре. От этой молоденькой армянки так и веет её родиной: знойным кавказским небом, небом милого Тифлиса, синим и прозрачным, как крыло парящего ангела… Веет высокими горами, где воздух так чист и легок. Дорогой, милой, давно покинутой родиной веет на старую княжну-грузинку, и её глаза увлажняются слезами. Ласково берет она обе руки Тамары в свои и говорит как бы совсем новым, глубоким и прочувственным голосом:

— Будьте покойны, дети, вашей общей дочке будет, несомненно, хорошо у нас, если только она не окажется слишком избалованной и капризной.

— Вот то-то и есть, что может оказаться… — совершенно неожиданно для себя самой выпаливает Ника.

Начальница переводит свой ласковый взгляд с юной армянки на хорошенькое личико Ники и спрашивает:

— Что вы хотите этим сказать?

— Я… мы… я… хотела сказать, что… что наша Тайночка… наша Глаша… да… немножко избалована, а потом у… да… потому… — путается Ника, — мы и пришли просить вас о снисхождении и… и…

— Да, да! Мы просим вас о снисхождении к ней! — подхватывают остальные депутатки хором.

— Ведь вам, должно быть, известна её странная, таинственная судьба? — спрашивает «Золотая рыбка», выступив вперед.

Старая княжна улыбается снова.

— Мне известно о том, что тридцать милых, добрых и сердечных девушек тихонько от начальства взялись воспитывать маленькую сиротку, поселив ее в комнате старого, прозванного ими почему-то «Бисмарком», институтского сторожа Ефима. Мне известно так же, как случайно обнаружилась их тайна и как барон, попечитель института, принял на себя труд устроить эту маленькую сиротку у нас в приюте. Видите, я хорошо осведомлена обо всем.

— Вы даже знаете, что мы прозвали нашего Ефима Бисмарком! — приходит в неожиданный восторг Ника.

Лицо старой придворной дамы еще более светлеет. Ей положительно нравятся эти юные создания, такие непосредственные, такие искренние. Нравится и то, что они доверчиво явились к ней с просьбой обласкать их «протеже» на третий же день после выпуска из института.

Ведь только три дня тому назад они попрощались с приютившими их стенами, а теперь вместо того, чтобы отдаваться отдыху и удовольствиям, так понятным в эти радостные дни, они хлопочут за их маленькую «дочку-внучку-племянницу».

Да, они решительно нравились княжне с их открытой чуткой душой, с невинными, радостными личиками. И все же мысль о том, что эти девушки помещают в приют, очевидно, избалованного ребенка, с которым предстоит немало забот и возни, немного расхолаживает добрый порыв старой княжны. Но, тем не менее, она решается успокоить своих юных посетительниц и порадовать их.

— Я постараюсь быть снисходительной к вашей дочке, внучке и племяннице… — шутливо говорит она, пожимая по очереди руки приседающим в низком реверансе перед вею девушкам. — И ваша маленькая Тайна, надеюсь, не будет жаловаться на дурное с нею обхождение своим молодым мамашам.

— Надеюсь! — совсем некстати замечает Тамара.

Княжна улыбается снисходительной улыбкой:

— До свиданья, mesdamoiselles! Я жду вашу воспитанницу. Вы ее, вероятно, скоро приведете?

— Завтра — звучит согласно маленький хор.

Тяжелая плюшевая портьера поднимается и опускается снова. Старая княжна, любезно кивнув с порога, исчезает.

— Ух! Как гора с плеч… А она пресимпатичная, однако, азиатка эта! — смеется Ника.

— Она с Кавказа, душа моя. Этим сказано все, — гордо выпрямляя плечи и грудь, говорит Тамара.

— А теперь в институт, mesdam’очкии к Тайночке вашей! Да в кондитерскую зайдем по дороге, конфет ей купить! — командует «Золотая рыбка».

— И хризантем… Я хочу хризантем непременно. Надо приучить ее любить эти дивные цветы, — говорит Муся Сокольская, обожающая хризантемы, а потому и прозванная «Хризантемой» всем институтом.

— Вот ерунда-то! Где ты их найдешь весной! — возмущается «Золотая рыбка». Они — осенние цветы. И потом, наша Глаша неравнодушна только к тому, что она может кушать. А твои хризантемы далеко не съедобны. Или ты желаешь превратить нашу милую маленькую дочку в травоядное животное?

— Нет, --">