Александр Валентинович Амфитеатров - Паутина

образованіемъ, въ люди его выводить… Еще радъ будетъ, пожалуй, сдуру, блаженъ мужъ, этакому опрощенному союзу… Иванъ — тупое эхо Модеста, a Модестъ… выкинетъ ему вотъ эта госпожа Епистимія тысячу-другую рублей взаймишки, онъ и самъ не замѣтитъ, какъ обѣихъ сестеръ не то, что замужъ, — въ публичный домъ продастъ… только и пожалѣетъ, что третьей нѣту!.. Да и безъ денегъ даже… Просто выставить ему Епистимія своевременно коньяку подороже, да подведетъ двухъ-трехъ дѣвокъ пораспутнѣе… вотъ и весь онъ тутъ. Дальше непристойнаго анекдота взглянуть на жизнь не въ состояніи. Все — анекдотъ, и сестра — анекдотъ. Еще пикантнымъ найдетъ, декадентъ, Діонисъ проклятый…

— Э-эхъ — томила сердце тоска и обижала истерзанный умъ. — Э-эхъ! Одинъ я, — одинъ, какъ всегда, ни друга, ни брата нѣтъ, опереться не на кого…

И зубы просились сжаться и скрипѣть, и рука нервно комкала на письменномъ столѣ; попадавшія подъ нее газеты… Розовый листокъ подъ прессъ-папье привлекъ вниманіе Симеона… Онъ машинально потянулъ листокъ къ себѣ, пробѣжалъ, и губы его затряслись: это была вчерашняя оскорбительная анонимка, которую Анюта, убирая поутру комнату, нашла брошенную на полу и, думая, что ненарокомъ обронено что нибудь важное, сунула, на всякій случай, подъ прессъ-папье…

Честное созданье,

Душка Симеонъ,

Слямзилъ завѣщанье

Чуть не на милльонъ…

— Епистимія! — позвалъ Симеонъ придушеннымъ голосомъ, разрывая оскорбительный листокъ на мелкіе клочки и трясущеюся рукою высыпая ихъ въ корзинку.

— Что, баринъ?

И, когда она подошла, онъ положилъ свою руку на острое плечо ея и, глядя своими безпокойными черными татарскими глазами въ ея выжидающіе бездонно морскіе синіе глаза, произнесъ спокойныя, почти дружескія слова:

— Развяжи меня съ позоромъ моимъ, Епистимія. Я не могу жить подъ его гнетомъ… Это адъ!

— Симеонъ Викторовичъ! Да развѣ же есть что нибудь противъ съ моей стороны?.. Вы слышали: я всею душою…

Но онъ остановилъ ее, говоря еще спокойнѣе, рѣшительнѣе, проще:

— Прямо тебѣ говорю: сдѣлка эта — объ Аглаѣ — мнѣ претить. Я не въ состояніи тебѣ помогать. Но я въ твоихъ рукахъ, бороться съ тобою не могу, за тобою сила, долженъ уступить. Но не требуй отъ меня больше того, на что моя натура способна податься. Союзникомъ тебѣ въ этомъ дѣлѣ я быть не могу. Не заставляй. Больше того скажу: заставишь, — себѣ, на бѣду: не выйдетъ y меня ничего, только твое же дѣло тебѣ испорчу. A — что я могу обѣщать тебѣ и обѣщаніе сдержу, — это — полное невмѣшательство. Поле — предъ тобою, — дѣйствуй, какъ знаешь. Я закрываю глаза. Удастся, — твое счастье. Не удастся, — не моя вина. Не буду ни мѣшать, ни помогать. Знать ничего не знаю и вѣдать не вѣдаю…

— A намъ отъ васъ больше ничего и не надо! — весело подхватила, съ засіявшими глазами, Епистимія, наклоняя лицо, чтобы благодарно поцѣловать лежащую на ея плечѣ Симеонову руку.

Онъ медленно убралъ руку и безсознательно осмотрѣлъ ее, точно недоумѣвая, — да его ли эта нервная, съ короткими, изогнутыми пальцами, цѣпкая рука, съ темными волосами изъ-подъ манжетъ, съ красно-подушечною желчною ладонью, съ налитыми, синими венами на тылу.

— Контрактъ-то — будемъ кровью писать? — зло усмѣхнулся онъ, разминая большимъ пальцемъ лѣвой руки надутыя вены эти на правой.

Епистимія поджала, въ шутливой обидѣ, блѣдныя тонкія губы свои: угрюмая шутка пришлась ей по нраву.

— Что вы, Симеонъ Викторовичъ, — засмѣялась она, почти уже кокетничая прекрасными своими глазами: — вы не Фаустъ изъ оперы, и я не красный демонъ съ перомъ… Какая тамъ кровь!.. Мы вамъ — вотъ какъ даже безъ чернилъ — на одно ваше благородное словѣ повѣримъ!..

Конецъ.

Fezzano. 1912. II. 15.

Год: 1912

Примечания

1

Наследники

(обратно)
--">