Александр Исаакович Пак - В списках спасенных нет

пока освобождаю от вахты, — сказал он.

Штурман не шевельнулся. Оба молчали, и Полковскому было тягостно чувствовать присутствие Птахи, были неприятны все эти резкости, упреки, унижения. Он сделал над собой усилие и остановился напротив молодого человека, нетерпеливо сказав:

— Можете идти.

— Не гоните меня, не позорьте! — в отчаянии воскликнул штурман и протянул руку, точно защищаясь от удара. — Верьте, верьте, этого больше не будет! Простите в последний раз! Не гоните, прошу вас! Я этого не хотел, но мне тяжело, мне страшно возвращаться в Одессу, — порывисто, голосом полным внутреннего отчаяния, боясь, чтобы его не перебили, говорил штурман.

Полковский почувствовал в словах Птахи искреннее смятение, и в душе его шевельнулись сострадание, жалость. Он испытующе посмотрел на юношу, на красные пятна, выступившие на его лице, и сказал уже участливо:

— Успокойтесь, садитесь.

Штурман сел к столу и закрыл рукой глаза.

В Полковском пробудились врожденная доброта и отзывчивость, за которые его так любили моряки. Он не торопился и ждал, пока юноша успокоится и сам поведает о каком-то горе, которое, очевидно, было причиной его поступка.

Полковский думал о том, что Птаха еще совсем молод, что ему не больше двадцати трех лет, что он способный штурман, а недавно даже разработал способ увеличения мощности лебедки. Он всегда был жизнерадостным и веселым пареньком, но в последние недели стал угрюм, замкнут, Полковскому сделалось неловко за свое счастье.

Штурман горестно взглянул на капитана и произнес:

— Об этом стыдно говорить; вы, может быть, будете смеяться, — он запнулся и покраснел.

Полковский ждал, не выказывая интереса, догадываясь, что речь идет о чем-то интимном, о каком-то душевном смятении, о чем трудно и в то же время безумии хочется рассказать, довериться, излить тоску.

Штурман продолжал тихо и взволнованно:

— Поймите, как это страшно, когда тебя никто не ждет.

Полковский подумал, что это действительно, должно быть, страшно, и у него возникло чувство радости, потому что Вера его ждет и считает часы и минуты до встречи.

— Улицы кажутся пустыми, — продолжал юноша. — Куда ни пойдешь, нигде не встретишь ее, а если встретишь — еще хуже: она отвернется, как чужая. Один в толпе, и бежишь, бежишь… Куда? К Печерскому, забыться. А потом противно и гадко. Ведь я не пьяница! В институте я никогда до вина не дотрагивался… Вот мне страшно было выйти в гавань и искать ее в толпе, зная наверняка, что ее нет.

Птаха умолк.

«Бедный мальчик», — подумал Полковский, и ему захотелось приласкать его, сказать что-то хорошее, успокоить, утешить.

— Вы любите? — спросил Полковский.

Птаха горько улыбнулся.

Полковский прошелся из угла в угол, потом мечтательно сказал:

— Когда любишь, то кажется, что тумбы на улице улыбаются, а весь мир добрый и хороший.

— Да, если вам отвечают тем же.

— А вы уверены, что это не так? — взглянув на юношу, произнес Полковский.

— Тогда бы она не избегала меня из-за глупой шутки. Я бы так не страдал.

Полковский подумал, что если Птаха может так любить и страдать, то он незаурядный парень; снова захотелось чем-то помочь.

— Не знаю, — рассуждал Полковский, — большое чувство всегда находит ответное. Мне кажется, что когда любишь — хочется быть лучше, чем есть, а вовсе не опускаться и загрязнять чувство.

Птаха слушал с закрытыми глазами и вздрогнул, когда Полковский напомнил о его проступке. Спустя немного Полковский сказал:

— Я верю, что вы любите, страдаете, молоды, впечатлительны, и прощаю вас. Я даже постараюсь, чтобы об этом никто не узнал.

Птаха метнул на него быстрый, полный благодарности и обожания взгляд.

Когда Полковский под впечатлением мелькнувшей мысли быстро оглянулся и спросил: — Я ее знаю? — то выражение приниженности у Птахи уже исчезло, и он твердо ответил:

— Да. Она конструктор в пароходстве, Лора Старова.

— Постойте, постойте, — наморщив лоб, припоминал Полковский, — высокая, симпатичная девушка? Знаю, знаю, как же!

— Я вас не стесняюсь, — сказал Птаха, — Верьте, я без нее жить не могу.

Полковский представил себе Веру и прочувствованно сказал:

— Я вас понимаю, Юрий Васильевич.

Птаха сделал движение, чтобы выйти, и случайно взглянул на голубую вазу с цветами. Он долго смотрел на цветы, как будто впервые видел их, потом, вздохнув, спросил:

— Это жене?

--">