Анатолий Пантелеевич Соболев - Безумству храбрых...

развязался и под общий хохот из него не посыпались караваи хлеба домашней выпечки, огурцы, сухари и ломти желтоватого сала, толщиною в ладонь.

— Во, видали, запасы! — торжествовал Женька. — Я же… — И осекся.

Из мешка вывалился небольшой полотняный мешочек, туго набитый и крепко завязанный. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: соль!

— Вот оно что!.. — присвистнул Женька, обводя всех глазами: — Видали?!

Ребята молчали, хмурились.

"Вот тип! — с неприязнью глядел Федор на губастого Кондакова. — Утаил, образина".

Степан с исказившимся лицом неуклюже стукнул Женьку сверху вниз по голове. На вид легко стукнул, но Женька охнул, присел и очумело затряс головой.

Степан, потный и жалкий, стоял над своим рассыпанным добром, среди которого выделялся пузатый мешочек с солью…

Ясные осенние дали, пустые поля с одинокими стогами, загустевшая от сентябрьских заморозков синева рек…

Из тонкой серебряной пряжи соткан воздух, с бездонного неба падают прямо в душу грустные капли журавлиного крика: "Кур-лы, кур-лы!"

Прощай, лето!

Прощай, родная Сибирь! Прощай!..

Этой порою в лесу тревожно шуршит под ногами лиственная пороша, распространяя едва внятный и томительно грустный запах увядания. Лес раздвинулся и посветлел. Воздух чист и звонок. И сыплются листья… С чуть слышным шепотом мягко устилают землю. Лиловые, багряные, лимонные, черные с золотым крапом…

В озябшей выси летят последние стаи птиц. Последние…

"Кур-лы, кур-лы!"

Откликаясь на журавлиный зов, кричит паровоз. Отголоски гудка закатываются за лес.

Там за холодной синевою осталось детство, жаркие дни покоса, прохладная глубь озер, ночи у костра, школа, мать, отец.

— …Помни, Федор, погибнешь, я прямо говорю, погибнешь — легче нам с матерью будет, — голос отца дрогнул и снова окреп, — чем когда струсишь.

Они стояли на горе, у развалин старой крепости. Внизу текла кровеструйная в закатный час Томь. С горы хорошо был виден город, дымы над заводом, терриконы шахт.

— Я тебя специально сюда привел. Посмотреть, что за твоей спиной остается. Плечи твои еще жидкие, а тяжесть тяжкая навалилась. И выдержать надо. Надо, понимаешь?

— Понимаю, — тихо ответил Федор.

— Может, тебе это стариковской причудой покажется, — я и Василия сюда водил, — но ты поклонись своей земле и клятву дай. — Он помолчал, глядя на раскинувшийся в речной долине город. — Я когда на германскую уходил, вышел за околицу, поклонился в пояс своей деревушке и горсть земли в тряпочку завернул. Тяжко станет в окопах — выну щепотку, положу на язык — сил прибавится. — Пытливо взглянул на Федора. — Думаю вот все: "Что за поколение ваше? Кто вы? Дети как дети, трудностей не знали, закалиться вроде негде было вам — и вдруг вот… На заводах фезеушники сталь варят, на фронте твои ровесники танки жгут"… Каков ты? Василий вроде б ничего…

Потом, на вокзале, отец все зажигал спички, забывая прикурить, и спрашивающе глядел на сына: "Кто ты?" Твердые губы под седыми пожелтевшими от махорочного дыма усами накрепко сжимали мундштук.

А над перроном требовательно звала песня войны:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой…

…"Вставай на смертный бой", — шепчет Федор, стоя в дверях теплушки и перебирая в памяти недавнее прошлое.

А Сибирь все разворачивала и разворачивала могучие просторы с суровой, родной до боли красотой и неоглядными далями под осенним холодным солнцем.

Заиграл на гитаре Женька Бабкин. Склонив чубатую голову, поет:

Девушку из маленькой таверны

Полюбил суровый капитан,

Девушку с глазами дикой серны

И с улыбкой робкого дитя…

Он совсем оморячился: щеголяет в тельняшке, неведомо откуда взявшейся, и велит называть его Жорой. Женька "капитанит" в теплушке. Ребята обожают его. Он весельчак и балагур. Фасонистый, правда, и лезет куда не просят, но славный, компанейский парень. И красивый, черт! Кудрявый, смуглый и отчаянный, по глазам видать.

А вот Толик Малахов, сын новосибирского профессора, — хрупкий, вежливый мальчик. У него тонкая шея и аккуратный пробор в белокурых волосах, а глаза совсем девчоночьи — ясные, голубые, с длинными ресницами.

Толик везет с собой книжку на немецком языке и читает, как русскую.

— Я после школы в университет собирался, на --">