Вацлав Подзимек - Над нами синее небо

задолго до того, как прибыл в генеральский кабинет. Он сказал об инициативе и активности людей, о том, как много значит считаться с их взглядами, говорил о целях и значении критики и самокритики.

— Хорошо, хорошо, — воспользовался генерал паузой в словах капитана. — Выступи на собрании. И если это будет не слишком длинно, охотно тебя послушаю. А есть у тебя место, где сидеть? — уклонился он вдруг в сторону.

— Кабинет имею, товарищ генерал, вполне хороший, — ответил капитан, а сам подумал, что в этом кабинете будет появляться изредка, так как большую часть времени проведет в войсках. Он еще не представлял, чем будет заниматься, не знал, что придется готовить отчеты, донесения и другие документы. Ему даже не приходило в голову, что работа в таком кабинете могла когда-либо быть удобнее, чем среди людей.

— Если тебе не понравится комната, выбери себе другую, а того, кто в ней сидит, выдвори. Ведь ты мой заместитель! — заявил генерал.

Капитан так и не понял, серьезно это было сказано или нет, но впервые за весь разговор он испытал приятное чувство. Эти два слова — «мой заместитель» — ему явно пришлись по душе.

Атмосфера в генеральском кабинете постепенно теплела. Лицо генерала утрачивало страдальческое выражение, он уже не так часто опрыскивал свое горло, его глаза казались менее утомленными.

«Перестала душить астма», — решил капитан, вспомнив слова адъютанта. Так, наверное, и было, потому что генерал вдруг начал развивать свою любимую теорию. Позднее, за несколько лет совместной работы с генералом, капитану при различных удобных случаях и обстоятельствах пришлось выслушать эту теорию не менее тысячи раз. При первом знакомстве она казалась ему ясной и правильной. Затем, слушая ее уже в десятый, в сотый раз, он начал сомневаться и наконец понял — ее источником является именно то, что принес с собой генерал из буржуазной армии. Это было не что иное, как проявление идеи о некой исключительности летчиков.

— Дело вот в чем, — начал генерал. — Там, наверху, считают, что авиация будто бы обособляется, и хотят, чтобы здесь было все так же, как в наземных войсках. А ведь в действительности различие огромное. Самое большое, что может причинить себе пехсугинец, — это набить волдырь на пятке. Танкист, если откажет мотор, вылезет да еще зайдет выпить пива, а уже потом отправится разыскивать техника. Но когда у летчика заглохнет мотор в воздухе, то бывают и мертвые. Меня упрекают, что летчики много пьют. Увидишь, что с такими случаями я не мирюсь. В то же время профессия летчика слишком опасна — почему бы им в субботу и не выпить? Ну, а как быть с женщинами? Что тут можно сделать, если женщины идут за синей формой, как за дивом. Это ты, конечно, узнаешь и сам, поскольку политруки в этих делах не имеют каких-либо особых инструкций… Сегодняшняя авиация, Елинек, — продолжал генерал, — это сложная техника. Тот, кто хочет овладеть ею, должен многое знать и уметь, быть специалистом. Само собой разумеется, тут без политики не обойтись. Пилот должен знать, что на западе — империалисты и что, если потребуется, надо выступить против них. Но прошу тебя разъяснять это людям сжато, лаконично, без длинных лекций и собраний, чтобы не терять времени, отведенного для боевой подготовки. Могу тебя заверить, что они это знают и без нас, и так же хорошо, как ты или я. Я признаю, что твои знания, возможно, значительно выше. Все-таки ты прошел обучение.

Капитан внутренне был готов вступить в спор с генералом, но ему казалось не совсем удобным сделать это в первую встречу, а, откровенно говоря, он не имел еще достаточно мужества. Не понял он также, почему генерал заговорил о сложной современной технике. Ему было известно, что это авиационное соединение имело пару старых немецких самолетов, которые держались в воздухе, вероятно, силой воли летчиков, несколько десятков «мессершмиттов», относительно которых никто не знал, какой у них, собственно, налет, а также бесчисленное множество самолетов самых разных типов, которые, как и все остальные, назывались позже «папираками».

Как раз в ту минуту, когда капитан вел сам с собой заведомо проигранный бой, раздался энергичный стук в дверь и вошел советский генерал — военный советник. Оба генерала прежде всего шумно поздоровались, словно не виделись полгода, после чего советский генерал стал интересоваться состоянием здоровья генерала. Он подробно расспрашивал его, как он чувствовал себя вчера --">