Ванда Львовна Василевская - На рассвете

Понимаешь? Катя…

— Да.

Он ни разу не взглянул. А она не решилась коснуться его руки, протянутой за новой пулеметной лентой.

— В машину, и полный ход. Гони, как можешь. Возьми наган, слышишь? Помни, Катя, семь патронов — последний оставь на всякий случай, понимаешь?

— Да…

Она тихо поползла к кустам. Вдруг он снова позвал:

— Катя, подожди, мой партийный билет возьми, собери у всех. Отвезешь партбилеты.

Трясущимися руками она взяла красную книжечку. Потом поползла от одного к другому. Пятеро, пятеро подали ей свои партийные билеты.

— У тех тоже возьми.

Она обыскала карманы убитых. Вот они, маленькие красные книжечки.

— Помни, Катя, приготовь бензин, в случае чего — облить и поджечь… И седьмой патрон, помни… Иди скорей, Катя, скорей…

Теперь он, наконец, взглянул на нее. Серые, любимые глаза… Она почувствовала отчаянную, безудержную, безумную любовь к этому человеку.

— Алеша…

— Ничего, ничего, Катя. Иди поскорей. Это и есть любовь, Катя…

Она закусила губы. Осторожно ползла, чувствуя на груди жесткое прикосновение красных книжечек.

За домом сарай, в нем грузовик.

Катя завела мотор. Там, за кустами наверняка слышат его гуденье. Слышит Алексей.

— Это и есть любовь. Вот это и есть любовь, — как в бреду, повторила она сухими губами.

Выехала на дорогу.

Она наклонилась над рулем. Дорога была ровная, гладкая. Катя дала полный ход. Ветер свистел в ушах.

Мелькали зеленые деревья, белые дома. Она неслась, неслась вперед, повторяя про себя слова Алексея:

— Скорей, может быть слишком поздно…

На распутье пришлось остановиться, спросить дорогу. Она ведь не знала эти края — первый раз здесь. Один вечер и одна ночь после шестимесячной разлуки.

Алексей…

Наконец, город. Ее задерживали, спрашивали. Она автоматически отвечала.

Ей показали дорогу. Она тяжело поднималась по лестнице. Один этаж, другой. Ах, какая длинная лестница… Одна дверь, другая, третья… Военные, милиционеры, полно людей. Зеленые фуражки пограничников. Сердце сжалось при виде зеленых фуражек…

— Начальник заставы Алексей Назаров велел мне отвезти документы.

— А вы кто сами? — спросил человек за столом.

— Катерина Назарова.

— Жена?

— Жена.

Она подавала бумаги, портфели, пакеты. Человек за столом брал это все по очереди, спокойно, тщательно складывал.

— А теперь сядьте, отдохните.

Она хотела сказать, что не устала, но ноги подгибались и она тяжело опустилась на стул. В голове еще гремели выстрелы и нестерпимо грохотал мотор грузовика.

Человек за столом взял телефонную трубку.

— Дайте Орловку.

Катя ждала.

— Орловку, Орловку, немедленно!

Она ждала. Тот тоже ждал. Глазами, полными одного-единственного страстного желания, она пыталась прочесть что-нибудь в его глазах, крепко сжимала пальцы.

— Так… так…

Он медленно положил трубку.

— Что, что?

Он вышел из-за стола. Взял в свои руки ее крепко стиснутые пальцы.

— Орловка не отвечает.

— Еще нет связи?

Она чувствовала, как стынут ее пальцы, как леденеют ноги, леденеет все тело. Хотя она ведь знала…

— Милая, храбрая… Что ж делать? Война… В Орловке немцы…

Как эхо, как отдаленное воспоминание пронеслись в голове слова песни — кто же это пел и когда? Алексей, чернобровый, светлоглазый, милый, любимый, любимый Алексей!

Жалко только волюшки во широком полюшке.

Солнышка на небе да любови на земле…

Она уже совладала с собой.

— Я пойду… Мне надо в обком.

Ей показали, как пройти.

— Пропуск?

Катя посмотрела такими глазами, что милиционер попятился.

— Ты позвони, ты позвони секретарю. Я приехала из Орловки… Катерина Назарова, ты позвони…

Снова письменный стол, снова человек за столом. И снова у нее сжалось сердце. На кого он похож? Ах да, на Гришу, на молоденького Гришу, который пал первым.

— Я принесла партийные билеты.

Она вытащила их из-за пазухи. Десять ярких, красных книжечек.

— Чьи партийные билеты?

Катя выпрямилась. Уверенным, сильным голосом сказала:

— Партийные билеты десяти товарищей, десяти пограничников, погибших на посту в Орловке в борьбе с фашистами сегодня на рассвете.

Секретарь встал. Партийные билеты лежали на письменном столе. Десять красных книжечек, сверкавших на зеленом сукне, словно пятна живой крови.

1941

--">