Алексей Геннадьевич Ивакин - Блокадный ноктюрн

Врачи ей еще в пятидесятых советовали сменить климат. Но как она могла сменить его, когда тут, в Ленинграде, осталась Юта и мама?

И четыре раза в год – в день смерти Юты, в день ухода мамы, в день снятия Блокады и в День Победы она шла по своему маршруту. От старого своего дома по улице Марата до Пискаревского кладбища. Виктория Павловна не знала – там ли Юта? Но там точно лежала мама.

Шли годы и девочка старела, но ходила и ходила вдоль Невы сквозь промозглый город, меняющий имена быстрее человеческой жизни.

Потом она ходила три раза в год – прости, Юта! потом два раза – мамочка, извини! — после один раз – простите, ленинградцы. Все простите! Сил больше нет…

Но в День Победы – обязательно.

Как бы тебе трудно не было – пройти тебе, Вика, надо. Ведь тогда ты смогла? Значит – сможешь и сейчас!

— ПОБЕДААААА! — заорал кто-то прямо над головой.

Виктория Павловна вздрогнула – она так и не перестала бояться резких звуков. Может быть, поэтому она выучилась на библиотекаря? Или потому, что так и не успела дочитать "Пятьсот миллионов бегумы"? А ведь так и не смогла ту книжку прочитать… Слишком явственно Вика слышала хруст разрываемых страниц и шелест огня в печке…

А тот мальчик с погонами подполковника… Как он похож…

Да, мальчик. И пусть ему восемьдесят или около того.

А вы не знали, что у мальчиков возраста не бывает?

Вика медленно, переваливаясь словно утка, неспешно перешла Невский проспект. Ровно по тем следам, невидимо впечатавшимся в Ленинград. И пусть память подводит, но следы-то остаются.

Они на стенах. Они на душах. Они остаются в глазах детей и внуков. Уцелевших детей и выживших внуков.

Вот словно у того паренька в камуфляже и с маленьким рюкзаком за спиной.

Глаза у него… Как у наших…

Она слегка улыбнулась – по-девичьи осторожно, и задела его плечом – по-старчески небрежно. Тот вежливо отшагнул в сторону и чуть кивнул, мимолетом глянув.

Парень, возвышаясь над веселящейся толпой на голову, смотрел…

Да, я больным взглядом смотрел на людей, празднующих Победу.

Они – имеют право. Ведь это и их Победа. Да, вот этих вот менеджеров и работяг, журналистов и кассиров, банкиров и сантехников.

Это – их Победа. Ведь они – дети, внуки и правнуки пацанов, которые победили.

Это наша Победа. Она всегда будет нашей.

Но…

Это не моя Победа.

Я свою войну еще не закончил. И моя Победа – еще впереди.

Бабушка, опершаяся на меня рукой, и грустно улыбнувшаяся мне, уже исчезла в глубине Литейного.

Ну и мне пора.

На вокзал, за рюкзаком и на поезд.

И я иду навстречу толпе, радостно шагающей с георгиевскими ленточками на штанах и шариками в руках на Дворцовую.

Хватит думать. Не хочу больше думать. Мне надо в одиночество. Челюсти сжимаются так, что зубам больно.

Иду, расталкивая плачами толпу.

Господи, как же нам повезло, что у нас такие деды!

Как же нам повезло, что мы живы!

Какие же радостные у нас лица сегодня! И какие мелочные проблемы нас ждут завтра.

Как же нас еще много!

И все благодаря тому подполковнику, которого я задел рюкзаком на эскалаторе "Ладожской" станции. Эх, знать бы… Как он воевал тогда? Где он воевал? А ведь он воевал. Одни нашивки за ранения чего стоят.

Вот подхожу к площади Восстания. Вот и Московский вокзал. Пора домой. Пора домой…

Нет, подойду еще к шайбе метро. Посижу еще, покурю, посмотрю на людей – всем Ленинградом идущим на главную площадь.

Праздновать.

Да. Праздновать. И правильно.

Сажусь на корточки, закуриваю предпоследнюю сигарету. Последняя – будет на перроне.

Рядом стоят три старика и обнимаются. Да какие они старики? Мужики! Просто немножко постарели. Вот этот, например, подполковник который…

О!

Так это ж…

Бросаю взгляд на часы. Еще есть время и придвигаюсь поближе, чтобы услышать. Рев толпы и грохот музыки перебивают ветеранов, но я пытаюсь слышать, и я хоть что-то слышу:

— Серега! А помнишь!

Подполковник, гремя медалями, хлопает по плечам капитана:

— Так точно, товарищ политрук! А ты, Павлов, как?

А потом они стоят, обнявшись втроем и говорят, говорят о своем, поправляя друг друга:

— Да миной тогда тебя накрыло!

— Снайпер это был, только косой, товарищ политрук, после мины я бы…

— А твой осколок как, лейтенант?

— Да так и похоронят с ним, товарищ политрук…

— Кондрашова жалко…

— Так кабы не лейтенант Кондрашов, мы бы с Павловым…

И --">