Юрий Даниилович Гончаров - У черты

Но если бы он и дотянулся, и пальчики его ухватились бы за медь, он все равно неизбежно рухнул бы вниз.

В самое последнее мгновение мама успела схватить его сзади поперек тельца.

Целый час после этого ее колотила дрожь, она не могла ничего связно и внятно сказать.

А Степан тоже сбивчиво, заикаясь, оправдывался:

– Хотел вам крикнуть, да как увидал, что он уже на железку ступает – ну, чисто мне тряпкой глотку заткнуло… Да и как крикнуть? – крикнешь, он испужается и тут уж обязательно полетит.

Мама и отец долго размышляли – как же им отблагодарить Степана, ведь это он дал сигнал беды, услышанный мамой, и приготовился, насколько мог, спасать их неразумного малыша. Хотелось сделать Степану какой-нибудь подарок. Но какой? Степан был родом из недалекой от города деревни Репная, отслужил солдатом на германской войне, потом в красноармейцах. Много чего довелось ему испытать и повидать – и штурм Перекопа, и битвы с басмачами в туркестанских песках. Был он немногословен, несуетлив, отменно со всеми вежлив. Рассудителен. При сложных обстоятельствах никогда не отвечал сразу, задумывался, скручивал цигарку. «Да ить как сказать?.. – начинал он всегда с риторического вопроса. – Тут можно надвое сказать. Можно – так, а можно совсем наоборот…». Слабость за ним водилась только одна: по праздникам любил выпить и даже, случалось, крепко. Но на люди хмельной не показывался. Понимал – хмель не красит человека. Помещался он с семейством тоже при почте, но в другом дворовом флигельке, в подвальчике. Захмелев, там и сидел, в своем подземелье, тихо мурлыкая деревенские и солдатские песни, подыгрывая себе на трехструнной балалайке.

Подарить ему к очередному празднику бутылку хорошей водки? – раздумывали отец и мама. Ведь самую дешевую пьет, а она – как отрава. Чистой, настоящей за всю свою жизнь, наверное, Степан ни разу не отведал… Водка, конечно, Степана обрадует, но это не тот подарок, какой он заслужил, не по событию, по которому делается. Выпил, посмаковал, – верно, хороша, каждый раз бы такую, и все, никакого следа…

И тут как раз случилось подходящее: из Бутурлиновки, где отец до революции долго служил телеграфистом, где познакомился с мамой и они поженились, родичи к отцовскому сорокалетию прислали богатую посылку: мешочек муки, горшочек меда и кожаные сапоги. В городе, на камнях и асфальте городских улиц сапоги отцу были не нужны. Их и преподнесли Степану.

Тот сразу же оценил их качество, ведь бутурлиновские мастера-кожевники издавна славились на всю Россию, и страшно засмущался.

– Это ж бутурлинские… – повторял он, отказываясь. – Им же сносу нет… Про них ведь какая молва: двадцать лет дед носит, потом сыну отдает, тот еще пятнадцать их с ног не сымает, а уж внук за свой десяток годов до полного конца их бьет…

Но сапоги Степан все же взял: его обувка прошла с ним всю его солдатчину, месила грязь фронтовых дорог подо Львовом и Ковелем, мокла в соленой воде Сиваша, поджаривалась, как на огне, в раскаленных песках закаспийских барханов, и давно уже не просто просила, а криком кричала о замене…

3

В раннем детстве он часто болел, родители не на шутку тревожились, приглашали самых известных в городе врачей. Но мучили его обычные детские болезни, которые почти никого не минуют в начале жизни, ими вроде бы даже положено переболеть: корь, коклюш, скарлатина, затяжные простудные бронхиты. После соответствующих лечений, иной раз длительных, летних выездов в пригородные лесные места с живительным сосновым воздухом наступало благополучное исцеление, и перенесенное быстро забывалось.

Но в одиннадцать лет он едва не погиб второй раз. Поступок, чуть не приведший его к смертельному концу, был предельно глупый, хотя сам он не отличался, как иные его сверстники, легкомыслием в забавах и проказах, умел предусмотреть, чем может закончиться дело, к чему привести. Даже нередко кое-кого отвращал от совершения явных безрассудств. Но в тот памятный раз осторожность ему изменила.

В ту пору, когда произошел это случая, он жил с родителями уже в другом месте, не на почтовом дворе, а в большом четырехэтажном доме из красного кирпича, построенном специально для работников почтово-телеграфной связи на скрещении улиц Тулиновской и Грузовой. На них высились старинные раскидистые тополя, в летние месяцы улицы покрывала густая тень, на них никогда не бывало жарко, и те, кто здесь обитал, считали себя в наилучшем положении --">