Оксана Макарова - Война, которой не было

первого обстрела надеялись, что она ненадолго. Не больше, чем на пару месяцев. И вот прошло два года. Стало понятно, что мы сильно заблуждались. Заблуждались не только в этом… Когда мне пришлось убить первого немца, я сам чуть не умер от страха и сердечной боли. Надеялся, что он будет последним. Как же сильно я ошибался! Сначала вел счет убитых мною. А потом к нам в плен стали попадать совсем молоденькие, испуганные, ничего непонимающие. Не убивать я не мог: убили бы меня. Но считать перестал. Мне стало жаль и их, и нас.

Боже, какие крики стояли в лазарете! Ноги, руки без наркоза резали. Ушли из деревни мальчики здоровые, полные жизни, а вернулись инвалиды, с потухшими глазами и покалеченной жизнью. А прошло-то всего чуть больше двух лет. И хорошо еще, если вернулись.

А когда зима пришла, стали умирать не от пуль и снарядов, а от холода и голода. Жажда! Как страшно хотелось пить! Еще и снег есть запрещали.

А ведь еще одежду как-то чистить надо. Стирать нечем, так мы одежду палили. Да, да! Пропаливали! — повторил дедушка, отвечая на немое удивление слушателей. — Воды то нет, а дезинфицировать как-то надо, — пояснил он и замолчал. Прошло несколько минут.

— Некоторые с ума сходили. Так их приходилось застреливать, — неожиданно произнес он. — Да, в своих же стрелять! Порой так хотелось сойти с ума, чтобы это все побыстрее закончилось. Вот товарищ мой, Мишка, студент, невеста у него была в Саратове. Так он с ней умудрялся переписываться. Письма, правда, редко приходили, но он такой счастливый был, когда их читал и перечитывал. А тут что-то месяц, другой проходит, а писем все нет и нет. Он старые уже до дыр зачитал. До сих пор помню его глаза, когда почту раздавали. Столько радости, надежды, любви! И вот, наконец, ему передают долгожданный конверт, он торопливо открывает, читает. Вижу, что с каждой строчкой лицо его меняется, жестче становится. Дочитал, вскочил, бросил листок и выбежал. Я поднял его, пробежал глазами. Убили. Мишка вернулся только к отбою, бросился на кровать. Я не знал, что тут можно сказать. Он повернулся ко мне и прошептал: «Я завтра буянить буду, ты скажи — свихнулся, пусть на трибунал ведут. Хотел застрелиться — не смог!» Я, дурак, промолчал. Хотя, что тут скажешь. На следующий день всё так и случилось. Спустя два дня его расстреляли.

В течение всего следующего года все ближе и ближе подходили красноармейцы. Это внушало надежду. Общий дух отряда поднимался с каждой новой весточкой о наступлении советских войск. Весной мне доверили диверсионную группу солдат-новобранцев. Дали приказ. Заминировать железную дорогу, чтобы устроить крушение немецкого поезда с вооружением и провизией. 21 июня 1944 года, за день до начала операции по освобождению Белоруссии, мы выполнили все подготовительные работы. По данным разведки, на нашем участке по мосту должны были проехать три поезда, и чем больше мы успеем взорвать, тем лучше.

Мы на месте. Ждем. Минут за пять до назначенного времени на горизонте показалась баржа с нашими пленными. Ровно в момент начала движения поезда по мосту она заплыла под него. Я не смог отдать приказ. Второй ожидали через пару часов. За это время к нам прибежал гонец с негодованием. Я объяснил ситуацию, сказал, что иначе поступить не мог. Спустя некоторое время он вернулся с приказом взорвать следующий поезд в любом случае. Когда подъехал второй состав, повторилась та же ситуация. Я снова не смог. На этот раз приехал начальник отряда. Кричал. Грозил трибуналом. Я молча глядел ему в глаза. Когда же он, наконец, замолчал, я спокойно и уверенно сказал:

— Делайте со мной что хотите, но взрывать я не буду!

— Хорошо. Тогда я сам буду руководить! — уже тише сказал он.

Все время ожидания он сдержанно молчал. Показалась баржа. Поезд. Прошел половину. Я выдохнул.

— Взрывай!

Прошло почти три месяца после окончания войны, но она еще ощущалась везде. Мы расчищали немецкие города от завалов и мин, вывозили оружие и тела, делясь на группы по четыре-пять человек на одно здание. Однажды мы убирали развалины, называемые когда-то школой, выносили оттуда тела, оружие и разбитую мебель. Вдруг кто-то маленький, грязненький, оборванный с большими красными глазами выскочил из-за большого шкафа и с жутким акцентом злобно произнес:

— Это тебе за маму! — раздался выстрел.

Он прошел по касательной. Пацан сам испугался, бросил пистолет и упал на пол, заливаясь слезами. Я подошел, взял его на руки и укутал в --">