Владимир Васильевич Карпенко - Тучи идут на ветер

мол, иголка, туда и нитка.

До захода солнца просидели на плацу, подле железной церковной ограды. Угрюмого вида казак, по-улич-ному Ампус, а по хуторским бумагам — Никодим Попов, сжалившись над дитем, впустил в плетняной сарай; дозволил взять из прошлогоднего прикладка буг-рового душистого сена майского укоса — под бока, мягче спать.

Управившись, Никодим навестил ночевщиков. Поставил на опрокинутый ящик корчажку парного молока, выложил пшеничную хлебину, а сам примостился на высоком порожке. Выкурив цигарку, разузнал: она ближняя уроженка, с Салу, из слободы Большая Мартыновка; там, у престарелых отца с матерью, своя хата. Он тоже из местных хохлов. Мыкал нужду по Дону и по России. В руках, по словам, задержалось не одно ремесло: и бондарь, и плотник, и по шорному, жестяному делу. Всего довелось перепробовать. Нужда подперла иметь свой угол и кусок для семьи.

— Стал быть, места шукаешь на земле, — заключил Никодим.

Погасив окурок о стоптанный задник сыромятного чирика, встал; не пожелав спокойной ночи, непонятно, со скрытым смыслом сказал:

— Землицы по всей Расеи ого! А спробуй взять ее…

Наутро Никодим собственными глазами убедился: чужак слов на ветер не кидает. Пересыпал кадушку, валявшуюся возле погребки, — заменил обручи, изъеденные ржой; вставил дно прохудившейся меры; расплескав толстый гвоздь, выточил из него ключ к гиревому замку. Видя такое дело, Никодим притащил из кладовки две половинки хомута. Щуря бурые, под цвет бородки, глаза, наблюдал, как крупные руки пришлого ловко орудовали швайкой.

Вчерашняя неприязнь уступила место доброму удивлению. Располагало поджарое высокое тело хохла с седеющей на висках головой, ладно поставленной на крепкие плечи. Белокожий без морщин лоб и крупный ноздрястый нос выделялись: лицо от ушей буйно заросло кудрявым волосом, скрывавшим зубатый, как у цыгана, рот. Нё утерпел — полюбопытствовал:

—. Случаем, не из старообрядцев выходишь?

— Не, православный.

— А то, гляди-кось, бородищу выкохал.

Под стать хохлу и его баба. Вчера не обратил внимания, а нынче пригляделся. Высока ростом, тонкоброва, с крепкими мужичьими руками; помощница, не обуза. Всем бы ладна — больно худа, без мяса, все мослы просятся наружу. Хотя нужно взять в понятие: дите малое, сосет, а жизнь — бездомная, собачья. А в работе сноровиста. Пока спал малый, перестирала тряпье, развесила на дальнем базу по плетням; залатала мужнину рубаху, а теперь возится в летней кухне, помогает его бабам.

Скуповат, прижимист Никодим, а тут разорился — сбегал в казенку. Разомлевший от сытной еды и граненого стакана водки, он хлопал корявой ладонью Макея по коленям, уговаривал:

— Неча шататься по белу свету, навроде перекати-полю. Мужик ты дельный, вижу, и с головой. Да и жена, скажу, тебе славная попалась. Вот рази чуток… Но эт ничего, пойдет на поправку. Дите ить… А насчет жительства не сумлевайся. Молвлю слово перед атаманом. В кумовьях мы с им. Да и старикам нашим шепну… Нужны хутору твои руки.

Напоследок посулил:

— Отведу в собственной леваде место под хату, и обзаводись с божьей помощью своим хозяйством.

Лето Макей работал поденно; переходил из Двора во двор. Казаки скоро отличили его трудолюбие, трезвость и тихий нрав. Охотно раскрывали перед ним калитку, не гнушались пригласить к буднему столу. Поденничала и жена — помогала богатым казачкам; с базу на баз перетаскивала за собой сына. Зарабатывали, словом, кусок хлеба; но дума — стать хозяином, иметь свой дымарь — давила Макея мельничным жерновом.

Сдержал слово Ампус. За домом, вымерив шагами за-бурьяневший угол база, снял плетень, широко повел рукой:

— Стройсь, Макей Анисимович! О плате не горюнься, отработаешь.

До морозов выставилась двумя оконцами на улицу саманная хата с земляной двускатной крышей; глухой стенкой она выходила в тесный проулок. Хата длинная, перегороженная на комнатку и горенку русской печкой с лежанкой. В темный чулан новоселы ввели взятую в долг годовалую телку, разместили на шестке полдюжины кур без кочета. Сквозь камышовую настилку и зольный слов кровли просунулась наружу глинобитная труба. Для доброй тяги печник завершил ее старым ведром с выставленным днищем.

На покров день ожила труба. Макей вышел из хаты и долго глядел на белый дым с соломенным отливом. Ядреный ветерок сбивал его, подхватывая, давил книзу, выстилая по --">