Юлия Владимировна Старцева - Коль пойду в сады али в винограды

томити!

А старик недужен, и ей скушно. И все в разъездах, то баталии, то государские визиты в заграницы, то крепости смотреть мчится по разбитым дорогам в кибитке, верфи, корабли, а то еще заводы, хозяйство. Мартышкой ей забавляться присланной, попугаями, карлами? Она же почти вдвое моложе Хозяина и едва старше Виллима Ивановича.

Дети в младенчестве померли, шестеро ушли к Богу в рай, и пасынка, злость авессаломскую^[7], едва избыли. Две старшие остались дочери, и пора выдавать замуж — за голштейнского герцога старшую, за французского королевича младшую. А кто престолу наследник? Пасынка ненавистного малец. Вот бы ей, Катерине, венчанной царицей стать, и дочки бы укрепились во власти. А то неверно все, двадцать лет нет покою, а все применяйся к старику, его миньонам и господам Сенату. Отрада одна — камер-юнкер Монс.

Так до недр ея он добрался, вознесся и ею повелевал.

Волшебные перстни пособляли Виллиму Ивановичу, особливо кольцо медное. Но для каких надобностей он искал, несытое сердце, некоторой травы, коя растет на малой горе, красноголовой, с белыми пятнами, и другой, с синими пятнами, коя растет на песку?..

…Над Питерсбурхом в феврале сшиблись лютый Борей с теплым Зефиром. На Адмиралтейском дворе плясали на цепях корабли.

Вихрем разбило окно в кабинете милостивца. Бурными слезами Натуры залило всю коррешпонденцию. Захрустела битая слюда под прыткими ногами слуг; в печи-голландке с узорными синими кафлями заплясал жаркий огонь. Книги, альбумы, атласы, письма, челобитные, записочки разложены сушиться.

Егор Столетов тут же в кабинет вкрался, за бумагами.

— Зачем ты здесь? — спросила его Матрена Балкша.

— Мое дело канцелярское! — ответствовал с дерзостью.

Сестрица Виллима Ивановича Матрена-Модеста забранилась в гневе:

— Ванька Балакирев — шут гороховый, приятель твой, и ты, Versmacher, виршеплет негодный, того же разбору. Прихлебатели, токмо именем братца моего шалите, в обман вводите добрых людей! Беду накличете на наше семейство!

Была прежде знатной красоткой, да стала стара и сварлива. Дачи у просителей и сама брала, да ей мало давали, больше припасами да рухлядью.

— Я вам не шут, я пиита. Меня Аполлон в темечко облобызал, Музы зыбку качали, — молвил наглец.

Балкша, призвав сыновей, отправилась к брату.

— Гони Егорку со двора, Виллим, любезный братец!

— Гони его, брось его, опасен будь от его затей! — вторили младые братья Балки, Петр и Павел. — Какие твои письма он читает? Тебе от него кабы не пропасть!

Давно приметили Балкша с сынами, что Егорка списывает с важных писем копии.

Виллим Иванович, красавец, сидел покойно в широком штофном кресле — вместо подручей резаны львиные лапы. Слезами родных не тронулся, отвечал с надмением:

— Виселиц много! Коли выкинет пакость, подведу под петлю Егорку!

Ростепель сырая, со Мьи-реки кошачьи вопли чаек.

За дверьми шут чутким ухом внимал семейному разговору.

Приятелю спешно, не без ехидства довел подслушанное. Не особливо дорожит наш милостивец тобой, Егор Михайлович!

— Тю, да Монс допреж меня на виселицу попадет! — со злобой отвечал Столетов. — А ты, камрад-хунцват^[8], всюду бродишь, горохом трещишь, ботало коровье!

И с Балакиревым с досады разбранился Егорушка.

А нашел в кабинете письмецо такое важное, сильненькое письмецо, про снадобье из двух травок — красноголовой, с белыми пятнами, и другой, с пятнами синими. Немецкой грамотой писано, рука самого Виллима Ивановича, известной особе адресовано.

А кто экстракты^[9] важных бумаг, касаемых до ея милости государыни Катерины пишет, а милостивец опосля той докладует? Кто ведет дела в обширной канцелярии: то неотложно, то важно, а то погодит, а сие прошение вовсе оставить без ходу? Кто попечитель многим тайным хлопотам, с прямыми выгодами для милостивца и для себя не без интересу, конечно? Не токмо же амурными виршами шалит — не за то одно ценят и при себе держат и в домашность допустили. И ключи от кабинета отданы ему, Егорушке.

Однако и противу благодетеля надобно приберечь за пазухой камень. Не то враз сожрут и косточки выплюнут. Такое время и такая фамилия!

Рабьей преданности к милостивцу отнюдь не имел: у русского дворянина на немцев зуб.

Доноса же Столетов никак делать не хотел. И так на чертовом колесе Фортуны то возносишься до звезд, то висишь вниз головою, как дурак или предатель. А о здравии и --">