Явдат Хасанович Ильясов - Заклинатель змей

где, уныло дымя, трещали сырые ветви. Усмехнулся с мрачным поползновением на остроумие:- Спасибо, дрова принесли. А то путный костер не из чего было разжечь.

Костер повеселел, повеселели и угрюмые туркмены. Предводитель шайки — все еще не очнувшемуся Ибрахиму:

— Придется и повозку разломать. Чтоб костер получился совсем хороший. Слезайте. Что у вас в мешках, — похлебку есть из чего сварить?

Говорил он гортанно и резко, по-тюркски, но в Хорасане с первых же лет тюркских завоеваний научились понимать язык степей.

— Не стыдно? — тихо сказал Ибрахим, помогая жене и сыну спуститься на дорогу.

— Чего? — грубо спросил грабитель. В прищуренных черных глазах — недоумение. Похоже, ему не часто приходилось слышать слова «стыд» и "совесть".

— Не стыдно грабить мусульман? — зарыдал Ибрахим.

— А-а… — Туркмен зевнул, сдвинул шапку на смуглый лоб, почесал шею. — Мусульмане… — И сразу, без перехода, впал в неописуемую ярость:- Сто динаров и три фельса! А мы кто?! — Горячо и сбивчиво, с неожиданным многословием, как бы торопясь оправдаться перед кем-то, может быть — перед самим собою, он обрушил на примолкшего Ибрахима мутный поток досадливых речей:- Когда мы… когда наше несчастное племя… обитало на Сырдарье, — слыхал о такой реке? — правитель Дженда… за что он взъелся на нас? Бог весть. Разорил кочевье. Скот угнал. Убил… восемь тысяч моих сородичей. Разве они были неверньвми? Все — мусульмане, мир их праху. Жалеть нас надо, а не проклинать! Пришлось бежать в Хорасан. И что? Сто динаров и три фельса! Здесь явился по нашу туркменскую кровь… ваш дурной султан Масуд Газнийский. Хорошо, наш лихой Тогрулбек в пух и прах разнес его у Серахса. И теперь наш черед всех громить и грабить. Знаешь, раненый тигр втройне опаснее? То-то. Эй, мешки да горшки — на землю! — приказал он подручным, таким же темноликим и свирепым.

Мать робко, вполголоса, причитала. Ибрахим и Омар стояли бледные и безмолвные. В голове шумит, и ноги трясутся, и внутри — горячая дрожь. Но когда один из грабителей сбросил с повозки большой зеленый узел, Омар не выдержал, кинулся к нему:

— Не трогай!

— Тяжелый, — удивился туркмен. — Что в нем? Может, золото, а?

— Золото? — подошел к ним предводитель шайки. — Ну-ка… — Развернул узел, встряхнул — и на дорогу с деревянным стуком посыпались темные кирпичи.

— Это что? — огорчился разбойник, увидев в странных кирпичах мало сходства с золотыми слитками.

— Книги.

— Книги? А! — вспомнил туркмен. — Много их мы в Мерве сожгли. — Он нагнулся, подобрал одну, в сандаловой обложке, раскрыл. — Хорошо пахнет! Но что это за чертовщина? Бруски какие-то, черточки, углы, круги. О чем книга? — с любопытством — к Омару. — Может, колдовская, чтоб джиннов на службу вызывать?

— Геометрия Эвклида.

— Кто такой Уклид, — он мусульманин?

— Нет, — ответил Омар, стараясь не смотреть на труп Ахмеда. — Он жил давно, задолго до пророка. Он был румийцем.

— И ты читаешь эту дрянь?

— Читаю. Но это не дрянь. Одна из самых умных книг на свете.

— Как смеешь ты, собачий сын, хвалить сочинение проклятого язычника? В костер твою безбожную книгу! Надо читать коран.

— Я и коран читаю, — нашелся Омар. — Я, да будет тебе известно, знаю его наизусть!

— Весь коран? — изумился туркмен. — Врешь!

— Я никогда не вру.

— Тогда прочитай какой-нибудь стих.

Омар закрыл глаза, припоминая, — и нараспев произнес звучный арабский стих. Но голос его срывался на каждом слове, и стих прозвучал неверно. За такое дурное чтение наставник в школе избил бы тростью. Однако грабитель не разбирался в тонкостях арабской словесности. Он вообще не знал арабского языка.

— И что это значит по-нашему?

— "Не засматривайся очами твоими на те блага, какими аллах наделяет иные семейства". Сура двадцатая, стих сто тридцать первый.

— Э-э… — У туркмена лоб вспотел. Ощутив в ногах внезапную слабость, он присел на корточки, пораженный не столько смыслом стиха, оглашенного бледным мальчиком, сколько самим мальчиком, его смелостью, памятью и сообразительностью.

Свет учености, исходящий от юного перса, слабым отблеском отразился в темных глазах степняка. И, видимо, крохотный лучик невыносимого этого света проник ему в мозг и произвел там смятение. Что-то произошло в его душе, что-то в ней чуть приоткрылось. Он умел драться. Он знал, как лучше отбить удар меча. Он не знал, как отбить словесный удар.

--">