Зинаида Кирилловна Чиркова - Елизавета Алексеевна: Тихая императрица

бесшумно выскользнула в соседнюю комнату, предназначенную для переодевания.

Там её уже ждала горничная маркграфини, распаковавшая коробки с платьями и изящными туфельками. Явился и куафёр^[4]. Он взбил белокурые волосы Луизы, расчесал их на прямой пробор и возле ушей заколол гребёнками.

Ушёл куафёр, вышла и горничная, Луиза осталась одна и начала оглядывать себя в большом зеркале.

— Значит, к обеду у нас будет пятнадцать человек? — услышала она вдруг вопрос, произнесённый в соседней комнате.

— Да, моя дорогая жёнушка, — торопливо ответил голос деда. — Придётся пригласить этого мазилку...

— Зачем было приглашать художника из Франкфурта, как будто у нас нет своего? — Молодая жена деда не скрывала неудовольствия.

— Дорога и стол оплачены, — резко произнёс дед. — И за два портрета тоже уплачено полностью...

— Этот мазилка мог бы сделать и портреты наших дочерей, — снова сердито возразила жена.

— Нельзя, моя дорогая жена, он приглашён лишь на эти два портрета.

— А разве вы, мой драгоценный супруг, не можете заплатить ему за портреты наших малюток?

— К сожалению, я не располагаю такими средствами, какие имеет Россия.

Голоса удалились, и Луиза замерла в страшной догадке. Значит, эти портреты предназначены для далёкой снежной России, значит, кто-то заказал эти портреты, кто-то уже выбрал их двоих, Фрик и её, Луизу?

Она успокоила себя. Её не выберут, Фрик гораздо красивее. Чего только стоят её бархатные карие глаза и пышная грива кудрявых волос! Нет, её, серую мышку с соломенными волосами, как у простолюдинки, не могут взять. Боже, если бы выбрали Фрик!

Ни жива ни мертва вошла Луиза в комнату художника.

Он всматривался в набросок её лица и, должно быть, решал, как усадить её снова. Но, видно, поза Луизы ему понравилась, и он только коротко кивнул, едва взглянув на неё:

— Сядьте так, как я вам велел...

Она вновь устроилась в своей неудобной позе, но художник критически посмотрел на неё, а потом долго почёсывал свой длинный нос, словно оттуда могли прийти ему в голову какие-то мысли.

— Слишком пышное платье, — бормотал он, — и рукава с буфами, этого быть не должно. А вот шарф слишком мал...

Он подошёл к Луизе, сорвал с её плеч прозрачный шарф, прикрывавший шею, принялся пристраивать его так, чтобы он доходил до ушей, прямо до мочек, и сливался с волосами.

На шее Луизы висел медальон, подаренный ей дедом ко дню её рождения. Красивый медальон в форме сердечка с маленьким синим камешком посередине. Зачем-то художник поместил его поверх шарфа, хотя и не полагалось носить его так, и цепь протянулась вдоль шарфа, оттягивая его и собирая в складки.

Луиза хотела было заметить художнику, что медальоны так не носят, что его место на обнажённой шее, но не решилась, потому что на неё саму он не обращал ни малейшего внимания. Для него как будто существовали отдельно шарф, шея, плечи, руки, глаза.

Затем он взял кисть и, вглядываясь в лицо Луизы, стал мазками наносить краски с палитры.

— Что за глаза? — внезапно спросил он. — Вы что, только что с похорон?

Слёзы закапали из голубых глаз.

— Прекратить, — рассердился художник, — и чтобы была улыбка, но не широкая, а слегка, чуть-чуть, загадочная, как у Моны Лизы...

Слёзы на глазах Луизы сразу же высохли. Он сравнил её с Моной Лизой?

— Скажу вам по секрету, — вдруг спохватился художник, — что Мона Лиза очень некрасива, но её загадочная улыбка переворачивает душу.

Он бросал и бросал краску на холст, изредка взглядывая на Луизу, но никаких разговоров больше не вёл.

— На сегодня всё, — наконец устало сказал он.

Она вскочила с места, бросилась к портрету, жадно-любопытным взглядом стараясь увидеть себя в красках, но не увидела ничего, кроме каких-то беспорядочных мазков, чёрных чёрточек угля, грунтовки и медальона.

Художник поспешно закрыл портрет большим парусиновым мешком.

— Полработы не показываю, — сурово произнёс он.

Работа растянулась на целую неделю. Луиза изнывала душой, ей всё время не хватало простора и беготни дома, старших сестёр и матери, ей недоставало воздуха. Бесконечные реверансы, напряжённое распрямление спины за обедами, вежливые и полагающиеся по этикету слова для деда и бабки, второй жены Карла-Фридриха, от души ненавидящей детей от первого брака своего мужа и скрывающей это за холодными колкостями и едкими замечаниями, пристрастное внимание к Фрик, норовившей --">