Валентина Сергеевна Сергеева , Анна Леонидовна Гумерова - Ангел мой, Вера

Екатерину Лебедеву, Евгению Шувалову, Раису Добкач, Юлию Морозову — за вдохновение, материалы, неоценимые советы и сведения по историческим реалиям, помощь в архивной работе и поддержку.

Анна Гумерова, Валентина Сергеева

Там за островом, там за садом

Разве мы не встретимся взглядом

Не видавших казни очей,

Разве ты мне не скажешь снова

Победившее смерть слово

И разгадку жизни моей?

А. Ахматова

ЧАСТЬ 1

Не спасешься от доли кровавой,

Что земным предназначила твердь.

Но молчи: несравненное право –

Самому выбирать свою смерть.

Н. Гумилев

Глава 1

Ранней осенью 1817 года у полковника Александра Николаевича Муравьева, в Шефском доме Хамовнических казарм, было шумно, людно и весело, как всегда бывает в холостых офицерских квартирах, у студентов и у людей, живущих «артистически». Табачный дым облаками висел под потолком. Кому не хватило места на диване и в креслах, присаживались на подоконники, облокачивались на стол, а то и просто, сыскав себе собеседника, ходили под руку из комнаты в комнату. Спорили, спорили до головокружения, до ссор, иногда бестолково, то со смехом, то с раздражением, то замирая от собственной дерзости — но каждому было что сказать, и разговор не прерывался ни на минуту. Здесь перебивали самозваных ораторов, противоречили сами себе и всё равно друг друга понимали. Как только умолкал один, вступал следующий — задорно и уверенно.

Были все бесстрашны и молоды — никого старше двадцати шести лет. Все одинаково презирали плавное течение светских бесед, и у всех, невзирая на разницу лиц, одинаковым ясным светом горели глаза, как всегда бывает у разумных и неравнодушных молодых людей, захваченных общим движением. С вероятностью немало интересных типов нашел бы в квартире полковника Муравьева внимательный художник. Тот, глядишь, весь подался вперед, опершись коленом на сиденье стула, то ли от желания возразить, то ли просто от усиленного внимания; у того, любителя обличений, язвительная, злая улыбка на губах вот-вот рассыплется смехом или криво, как шрам, взбежит на щеку; тот от волнения бледен, рот приоткрыт, как у школьника; те сидят обнявшись и отвечают противникам дружно — Орест и Пилад! — а через пять минут, быть может, рассорятся «навеки» (то есть на весь вечер) и мрачно сядут порознь. Сброшенные от духоты мундиры, распахнутые воротники, заалевшие щеки, непрерывно дымящие трубки, выражения порой уж очень не парламентские — не собрание парадных портретов, а сплошь стремительные зарисовки. И разговоры, Боже мой, что за разговоры!

— Новгородское вече…

— Тоже и Москва.

— Вы истории не знаете, и я вам это докажу. Москва всегда была оплотом единовластия.

— Господа, примеров надо искать не в отечественной истории… отечественная история — болото.

— А это уж и не патриотично.

— Зато логично.

— История — не математика.

— Не пустословь, тебе не идет.

— Господа! Господа!.. Дайте договорить. Саша, будь добр, не кричи мне на ухо. В отечественной истории мы не найдем ни одного положительного примера… господа, я патриот, но на Европу надо смотреть, на Европу!

— Уж посмотрели. Через оконце, спасибо Петру Великому.

— В тринадцатом-то году и через двери глянули.

— Не понравилось, а, князь?

— Наше оконце — европейские книги, сочинения… Говорят — армия невежественна, армия груба, а в гвардейской казарме меж тем Руссо читали.

— Мы-то, может быть, и заглянули… Нас — сколько? Сотни… А остальным доведется ли? Кто смотрит сквозь венецианское стекло, а кто и в щелочку.

— Мы смотрим вольно, а страна лежит в невежестве и даже не сознает, что живет по-скотски.

— Пóлно — не сознает! То-то до сих пор запрещено поминать не только Пугачева, но и его неповинное семейство — кексгольмских узников…

— Разве мы здесь — страна? Мы горсточка счастливцев… Несправедливо. А беремся судить.

— По своему образованию и положению имеем право.

— Смирения, князь.

— Я возражаю!

--">