Петер Фёльдеш - Полководец улицы. Повесть о Ене Ландлере

лишний. Заседание началось с опозданием, но через час он был уже дома, в своей адвокатской конторе на улице Дьяр.

Его брат Эрнё, работавший у него в конторе помощником адвоката, сидел перед толстой книгой и подсчитывал доходы и расходы уходящего года.

— Ну, каков итог? — спросил Енё, похлопав Эрнё по спине. За стеклами пенсне во влажно-карих глазах его промелькнула насмешка.

Посмотрев на старшего брата, Эрнё неопределенно покачал головой: он, мол, еще не знает окончательного результата.

Енё равнодушно пожал плечами. Ему очень хотелось сбежать отсюда. В кармане у него позвякивали десять крон, случайный приработок к скромному жалованью, деньги ничтожные, да и перепадавшие ему лишь в том случае, когда Эрнё не настаивал на выплате неотложных долгов. Сделав над собой усилие, он уселся за письменный стол, достал повестки трибунала и новый календарь на 1905 год, чтобы отметить в нем дни январских судебных заседаний.

В половине двенадцатого в контору пришла испуганная женщина с заплаканными глазами в старом вязаном платке. В посиневших от мороза руках она вертела конверт. Это было письмо Пала Турчани, одного из вожаков железнодорожников, недовольных существующими порядками, в котором он писал Ландлеру, что муж этой женщины, стрелочник, арестован сегодня на рассвете, ему необходим адвокат; хозяева железной дороги опять выпустили коготки.

Ландлер расспрашивал женщину. Стремительным нервным почерком записывал что-то в блокнот. Курил, пуская колечки дыма и наблюдая за ними. Надо браться за это дело. Хотя человек и совершил упущение по службе, все-таки он не виновный, а жертва. И никто, кроме него, Ландлера, не возьмется это доказать.

Перестав заниматься подсчетами, Эрнё с горькой улыбкой прислушивался к разговору в конторе: «Еще одно даровое судебное дело». После того как убитая горем женщина ушла, Енё записал еще что-то, потом стремительно поднялся — даже стул отлетел — и выбежал из конторы: он спешил навести справки о стрелочнике, своём новом клиенте.

В коридоре полицейского управления Ландлер, помедлив немного, направился прямо к советнику полиции, начальнику следственного отдела.

— Вы адвокат этого стрелочника? — пробурчал советник полиции, оттягивая указательным пальцем жесткий, тесный воротничок. — Интересно, попавшие в беду железнодорожники обращаются неизменно к вам. А на вашем юридическом дипломе не успели еще просохнуть чернила. Давно ли вы стали адвокатом? Уже четвертый год?.. Вы желаете поговорить с вашим клиентом?

— Нет. Его привезли на рассвете, до полудня допрашивали, сейчас он, конечно, спит. Мне не хотелось бы будить беднягу.

— Почему вы думаете, что он спит? — недоуменно спросил советник полиции. — Неужели он может спать после того, как по его вине произошла авария, а сам он попал в полицию?

— Шестнадцать часов он уже отработал перед аварией. И за двенадцать лет не отдыхал ни одного дня. Бесчеловечно длинный рабочий день, ни выходных, ни оплачиваемого отпуска. Невольно кулаки сжимаются при мысли: «Почему должен страдать здесь, за решеткой, я, а не другие, истинные виновники?» Вы же, господин советник, знаете, что я думаю о положении на венгерских государственных железных дорогах и кого считаю виновными. Если уж страдает ни за что ни про что стрелочник, пусть хоть в тюремной камере отоспится. А завтра — надеюсь, господин советник, вы не откажете в моей просьбе, — пусть отдохнет бедняга, встретит Новый год дома, в семейном кругу. — Советник полиции с изумлением смотрел на высокого широкоплечего молодого адвоката. — При маневрировании паровоза с рельсов сошли три вагона. Что есть, то есть. Но люди не пострадали, материальный ущерб ничтожен, — Ландлер спешил укрепить свои позиции. — В вашем протоколе больше ничего не может быть зафиксировано. Начальник донес на стрелочника лишь потому, что хочет выставить его после двенадцатилетней службы, не заплатив ни гроша. Зная ваше великодушие, господин советник, я уверен, что…

— Что я отпущу его на сутки? — Нахмурив лоб, тот строго смотрел на него.

— А почему нет? Учитывая обстоятельства.

Советник полиции погрузился в раздумье. Его обуревали сомнения. Прежде всего, такая просьба — дерзость со стороны адвоката. И кроме того, если он разрешит, то может нарваться на неприятность. Но все же Ландлер упомянул о его великодушии. И наконец, черт побери, этот МАВ!^[1] Донос действительно составлен --">