Янко Веселинович - Гайдук Станко

были великие мастера! Если уж кому доставалось прозвище от черноомутцев, то оно к нему так прирастало, будто он с ним родился.

Свирепый Ма́рко Шти́тарац и тот как огня боялся их насмешек. От Со́вляка до Черного Омута полчаса ходьбы; так вот, Марко Штитарац за это время успевал три раза наново обмотать чалму вокруг головы, только б в Черном Омуте его не засмеяли!..

Каковы родители, таковы и дети. И сейчас у меня сердце радуется, когда вижу, как молодежь соревнуется в метании камней, в прыжках и беге… В свое время это должно было являть собой прекрасное зрелище, потому что молодежь в Черном Омуте не знала иных состязаний. А девушки соревновались в том, кто больше шелковичных коконов соберет, больше пряжи напрядет и узористее чулки вывяжет.

СУБАША

Недаром говорится, что полного благополучия не бывает. На удивление хорошо жилось мачванцам. При такой жизни можно бы и два века прожить, однако всегда что-нибудь отравляет людям существование. Жили б себе в Черном Омуте без горя и забот, если б по вечерам не раздавался стук в дверь.

— Райя^[6], открой! — гремит за дверью хриплый голос.

— Слышу, милостивый ага^[7]! — отвечает бедный хозяин, весь дрожа в предчувствии беды.

— Открывай!

— Сейчас, сейчас, ага! — кричит он и, как был, босой, бежит открывать дверь незваному гостю.

Турок с хмурым видом входит в дом и мрачно оглядывается по сторонам.

— А ну, старуха, вари цицвару^[8]!

— Сейчас, ага, сейчас!

Вмиг разводят в очаге огонь и варят цицвару. Турок подсаживается к очагу, достает чубук и закуривает, бессмысленно пялясь в пространство. Вдруг, словно вспомнив о чем-то, снимает с ног опанки^[9].

— А ну, райя, води опанки! — кричит он.

И хозяин, обнажив голову, смиренно берет опанки за шнурки и начинает ходить с ними по двору. И «водит» до тех пор, пока турок, сжалившись над ним, не скажет:

— Хватит!

Приходится терпеть такое унижение! Как он его выносит? А роптать нельзя!..

Почему?

В селе жил субаша́.

Кто он такой?

Сейчас объясню.

Часть турок, живших в Белграде, изменили своему султану, убили белградского пашу и, захватив белградскую крепость, решили подчинить себе всю Сербию, называвшуюся тогда Белградским пашалы́ком.

Этих турок прозвали да́хиями.

Они действовали по заранее обдуманному плану. Об этом свидетельствует хотя бы то, что в один прекрасный день во всех сербских городах появились их ставленники, взявшие в свои руки управление на́хиями. Этих окружных начальников назвали кабада́хиями.

А чтоб приказы дахий и кабадахий выполнялись быстро и точно, кабадахии в каждом селе поставили субашу.

И тогда все пошло как по маслу. Новые власти руководствовались одним правилом: убивать всех недовольных. При малейшем неповиновении — голова с плеч!.. Святым долгом сербов было кланяться и угождать всякому, кто обмотал голову белым полотенцем. Только так можно было поддерживать мир и покой, и потому бедным сербам приходилось кланяться и раболепствовать.

Субаша пользовался большой властью. Он мог безнаказанно убить человека. Кому пожалуешься? Все они одним миром мазаны — и субаша, и его стражники, и сам дахия. Бедному сербу оставалось лишь возвести очи к небу, но бог не спешит на помощь!..

От Ра́чи к Шабацу вела дорога — обычная просека, проходившая к северу от села. У дороги стоял хан^[10]. В нем жил субаша со своими стражниками.

Субашу звали Су́ля. Фамилии его никто не знал, зато жители Черного Омута наделили его прозвищем, выдававшим его самую большую страсть. Он, как медведь, любил груши; даже если на дереве висит одна-единственная груша и ему до нее никак не добраться, он будет смотреть на нее как зачарованный. И черноомутцы прозвали его Грушей. Разумеется, так его звали только за глаза; под этим именем он вошел в народные предания, потому и мы будем называть его Грушей.

Следует добавить, что он знал об этом и порой сам себя именовал Грушей.

Нравом своим он несколько отличался от соплеменников, славившихся своей чванливостью и свирепостью. Груша не был таким.

С виду он был довольно приятным человеком; скорее тихим и мягким, нежели крутым и суровым. Людей он не чуждался, и до всего ему было дело. Если у кого горе, то и у Груши чуть не слезы текут. Он повсюду умел втереться; любопытство его не знало границ. Груша знал, кого как зовут; знал наперечет всех парней; захаживал в --">