Борис Исаакович Хотимский - Повествования разных времен

— Носил! Они сказали, что для толстого журнала это слишком тонко.

— Отдай в «Вечерний звон». Там быстро печатают и неплохо платят.

— Ни за что! Сам себя не узнаешь после…

— Да, однако, — Бронзовка вздохнула безрадостно и встала, опустив голову, как стреноженная. — Киселем подкову не согнешь.

Она хотела было щипнуть травы, но ее губы нашли лишь горькую пыль, давно покрывшую книжный шкаф.

— Хочется плакать — принимайся ржать, — сказала она.

И заржала тихонечко. И тогда на шкафу, из пыли, утоптанной бронзовыми копытами, поднялась сочная, как свежий огурец, трава. Я поднялся из-за стола и очутился по пояс в этой высокой степной траве. Стены комнаты ушли далеко-далеко, к туманному лесу, за которым виднелись бесконечные шеренги гор. Потолок поднялся неслышно, как аэростат. Раскололся на отдельные куски, как раскалывается плывущая льдина, — и вот уже эти куски, притягивая сигаретный дым и смешиваясь с ним, белыми облаками бесшумно заходили по небу, густо-голубому, как околыши летних фуражек.

Рядом со мной, подняв голову, энергично сбивая хвостом настырных слепней, стояла Бронзовка. Она глядела на меня с нетерпеливым ожиданием, как бы досадуя на мою нерешительность. И я взнуздал ее. И поднял с места в галоп. И мы поднялись высоко и быстро, как на реактивном самолете.

Да, у моей лошади были крылья. Как у Пегаса. Но Пегас — мифический конь. И только мифическому герою Беллерофонту удалось его взнуздать. Но у каждого коня могут вырасти крылья, если всадник поверит в это. Я поверил в то, что Бронзовка может стать крылатой, — и у нее появились крылья.

Я бросил поводья, доверяя своей крылатой лошадке. Она вывезет! Но как только я бросил повод, Бронзовка повернула ко мне умную морду и предупредила:

— На коня надейся — сам не плошай.

— Но куда же нам скакать? — спросил я в замешательстве.

— Скачи туда, где ты нужен.

А где я нужен? Хорошо Бронзовке, она нашла свое место. Именно там, где она нужна. А я? И я увидел, что передо мной — пропасть.

— Перед преградой выше хвост! — крикнула Бронзовка.

Я не понял ее. Я подумал, будто должен заставить ее преодолеть страх и перенести меня через пропасть. Я легонько стегнул ее.

— Непонятого не стегай! — и она обиженно фыркнула. — Дал бы лучше сахару.

Но от великолепного полета у меня уже вскружилась голова. Я вообразил себя Беллерофонтом, укротившим Пегаса. Забыл, как Пегас в конце концов сбросил зазнавшегося Беллерофонта. И я нагло изрек, подражая афоризмам Бронзовки:

— Кому кнут, кому пряник.

И тут же едва не вылетел из седла. Но, кое-как удержавшись, заметил наставительно:

— Брыкать ногами — не значит скакать!

На сей раз Бронзовка решительно сбросила меня. Перед расквашенным своим носом я увидел серую пыль, зеленую траву, оранжевого жука и конец золотого повода. И услышал откуда-то сверху снисходительный голос Бронзовки:

— Вылетев из седла, не упускай повод!

Мне удалось ухватить ускользающий повод, я вцепился в него сначала одной рукой, затем обеими, пытался даже дотянуться до него зубами.

Бронзовка волокла меня по жесткой земле долго и неумолимо. Мне казалось, что я потерял сознание, потому что ободранное лицо и руки уже перестали болеть. Но повода я не упускал!

И наконец я с трудом расслышал — очень плохо было слышно, как бывает, когда уши залиты водой:

— Если ты не встанешь сам, никто за тебя этого не сделает.

И я встал. И тут же сел. За стол. И начал писать.

Когда напишу то, чего другой не напишет, — тогда уж примусь за рукопись графомана…

Скачи туда, где ты нужен! Перед преградой — выше хвост! И если ты не встанешь сам, никто за тебя этого не сделает.

Бронзовка бежит непринужденной рысью. И остается на моем книжном шкафу. Теперь я знаю, у нее могут вырастать крылья. Если я верю в это.

ЭПИЛОГ, ИЛИ СОН ПЕТРА ПИЧУГИНА, РАССКАЗАННЫЙ ИМ САМИМ

И дошел до меня, казака вольного, слух: дескать, уходит Главный из редакции — на повышение. Что ж, повышение — дело доброе. Ежели никакого зла за собой не тащит…