Борис Исаакович Хотимский - Повествования разных времен

Брюзжал он при всех, чаще — за ужином, когда расслаблялся. Донат и Ласточкин мало что понимали в услышанном. Гуртовой же, судя по всему, понимал. Но не возражал и не соглашался. Это практикант умел — не проявить себя никак.

— Серьезный парень, — то ли одобрительно, то ли просто уважительно отзывался о практиканте Ласточкин. Донат же никак не отзывался вовсе. Может, у Гуртового решил поучиться?

Что умел и чего не умел Гуртовой — трудно было сказать. Свои прямые обязанности исполнял исправно. Умел и лопатой и веслом орудовать, ставить палатку, вообще физической работы не чурался. На коне, когда требовалось, держался недурно — Донат оценил. А один раз на вспашке полосы помог трактористу заглохший мотор оживить — тут уж Ласточкин отдал должное. Еще умел Гуртовой одним метким ударом топора свалить молодой серебристый тополь либо напрочь отсечь голову усатого здоровенного сома, попавшего ночью на перемет.

Со стороны же поглядеть, работа у них была — не бей лежачего. Семафорыч указывал Ласточкину, где остановить автофургон, Гуртовой успевал первым перемахнуть за борт и открыть дверцу кабины, откуда сначала выскакивала Альфа, а вслед за ней вываливался коротконогий Семафорыч, поддерживаемый расторопным практикантом. Посовещавшись тут же с начальником, Гуртовой отмерял широкими шагами расстояние и указывал, где рыть. Донат и Ласточкин подходили с лопатами (иногда за черенок брался и Гуртовой), принимались неторопливо выбрасывать на специальный кусок фанеры вырытый грунт, слой за слоем, Гуртовой же замерял и записывал глубину.

— Стоп! — командовал он затем и вместе с Семафорычем ковырялся в выброшенной на фанеру комковатой почве. Ни одна букашка, ни один червячок не уходили из-под их проворных пальцев. Жучки — «сухой материал», упорно называемый Ласточкиным «сухое материало», — отправлялись сначала в специальную морилку, стеклянную банку с притертой пробкой и парами хлороформа внутри. Оттуда их, уморенных, после вытряхнут, осторожно рассортируют и вместе с этикетками уложат рядками на ватных «матрасиках». Твердые проволочники, ложнопроволочники и мягкие, жирные личинки хрущей тут же отправлялись в пробирки с формалином или спиртом. Гуртовой надписывал и распределял этикетки, а Донат аккуратнейшим образом, посапывая от старания, складывал их в особые ящики, после чего снова брался за лопату и бережно рассыпал по опустошенной уже фанере следующий слой грунта.

И так — весь рабочий день, одно и то же, одно и то же. Поначалу Донат не принимал такого дела всерьез: казалось — забава, зря только землю тревожить. Вообще-то он знал слесарное дело, которое в данном случае оказалось вроде бы ни к чему, а платили в этой экспедиции щедро, и — нанявшись — решил отработать здесь весь полевой сезон до конца. Семафорыч же будто почуял сомнения своего коллектора, хотя на работе они никак не сказывались, и однажды за ужином, когда бывал особенно разговорчив — то ворчливо, то шутливо, то по-серьезному приветливо, всяко — поведал, что и для чего они здесь делают, к чему землю роют да букашек собирают. Обращался не столько к Гуртовому, сколько к Донату и Ласточкину.

— Вы себе представьте, друзья, — говорил Семафорыч, — что все мои опасения не подтвердятся. И ко всеобщему удовлетворению высаженные на гослесополосе дубки и тополечки да прочие деревца и кустики приживутся. Приживутся и начнут расти. Поначалу, как всякие малыши, еще слабенькие. Дуб ведь когда еще настоящим дубом станет! Он медленнее других растет. А тут на него, малолетнего, неокрепшего, всякая нечисть набросится. Она ведь всюду имеется в резерве, нечисть всякая прожорливая, ей только условия создай — проявится тотчас. Вот и набросятся личинки хрущей, проволочники — тоже, кстати, личинки, только — других жуков… Вот набросится вся эта подземная мелочь на молодые корешки саженцев…