Иван Кузьмич Кондратьев - Божье знаменье

заговорила она нараспев, не спуская с него глаз.

Молодчик сразу сконфузился и торопливой рукой начал доставать деньги.

— Подай, подай! О, ты добрый офицер! — продолжала она. — А мы бедные… Венгрия… из пушты…

Старые цыгане молча кланялись, не вставая, однако ж. Мальчонка вторил сестре и твердил: «Подай, подай!»

Молодчик вытащил серебряный рубль, держа его в руках: он не настолько богат, чтобы мог подавать такую милостыню, но других денег у него не было, а сдачу просить было совсем-таки неловко.

Завидев рубль, вся семья завопила благим матом, называя молодчика и графом, и князем, и ясновельможным. Молодая цыганка встала. Сконфуженный и почти растерявшийся офицерик сунул ей поскорее в руку рубль. Попрошайки, словно по команде, мгновенно притихли. Офицер хотел уйти.

— Постой ты! Постой! — остановила его за рукав цыганка. — Хороший офицер… добрый офицер… так не можно… Хочешь — песню спою… хочешь — погадаю… для доброго все можно…

Не успел еще молодой человек сказать что-нибудь в ответ на предложение цыганки, как она из-под тряпья, тут же валявшегося, быстро вытащила цимбалы. Она села на ступеньку, положив цимбалы на коленки. Старики отодвинулись, дав ей место.

Она тряхнула головой — и лицо ее вдруг стало особенно серьезным.

— Ну… слушай… ты… — произнесла она, глядя на цимбалы.

Молодой человек не трогался с места. В первый раз еще молодое сердце его трепетало каким-то новым чувством сладостного ожидания. Он только что был выпущен из шляхетно-артиллерийского корпуса, и жизнь с ее горем и сладостями была ему еще совсем неведома. Он глядел на жизнь еще с точки зрения школьника, для которого покуда все хорошо, заманчиво и полно чего-то чарующего. Молодой человек немало слышал, немало читал о цыганах, но в натуре ему пришлось увидать их только в первый раз. Он стоял и ждал.

Металлические, ржавые струны цимбал дрогнули — по ним слегка пробежали искусные пальцы молодой виртуозки. Затем звякнул колоколец, задребезжали маленькие литавры и застонала какая-то грустная, протяжная мелодия.

Молодой человек слушал внимательно. Нервы его были напряжены: он весь превратился в слух. И не удивительно: слуха его еще никогда не касалась такая странная, тоскливая и вместе с тем жгучая мелодия. Звуки точно рисовали какую-то неведомую, однообразную даль, однообразное тихое завыванье ветра. Среди этих звуков уныния вдруг прорвался звук чего-то светлого, радостного — и пахнуло как бы внешним запахом цветков, березок и сочных трав. Светлый звук оборвался — и потянулась опять непрерывающаяся, тоскующая о чем-то и по ком-то нота: в ней слышалось и бесконечное горе бедняка, и тихий плач, и вопли разлуки.

На глазах молодого человека навертывались слезы. Под влиянием царившего в том веке Руссо молодой человек, как и множество других ему подобных не только молодых, но и старых людей, преисполнен был сентиментальности, которая и проявлялась в нем при всяком удобном случае.

Подошло еще три-четыре человека, и стали слушать. Один из них, по-видимому мещанин, заметил, что не добро-де у Божьей часовенки играть бесовские песни, но подошедший вслед за ним к виртуозке юноша лет восемнадцати с типическим лицом грузина — очень умным, быстрыми глазами, носом с горбиною, с бровями дугою — посоветовал ему идти далее и не мешать. Мещанин покосился на юношу и торопливо пошел далее.

Цыганка продолжала играть, как бы не замечая собравшихся. Вдруг она оборвала звуки и подняла голову. Старые цыгане начали усиленно кланяться. Мальчонка молча протягивал руку. Несколько монет подаяния полетело к ногам красавицы. Мальчонка подбирал деньги. Но сама виртуозка снова уже пробегала пальчиками по струнам инструмента, собираясь играть.

— Э, да она превосходно играет! — заметил юноша-грузин. — Да и какая прехорошенькая!

Последнее замечание заставило офицера обернуться и встретиться лицом к лицу с юношей-грузином.

— Не так ли, государь мой? — спросил юноша-грузин, улыбаясь и слегка кланяясь, у обернувшегося к нему офицера.

— Да, вы правы… да… она замечательно хороша собой… цыганка эта… — тоже слегка кланяясь, отвечал молодой офицер, причем он несколько покраснел.

— Смею спросить: из шляхетно-артиллерийского корпуса изволите быть? — спросил опять грузин.

— Точно, только месяц как выпущен оттуда в чине подпоручика.

— Вижу, вижу, государь мой…

Брякнули цимбалы.

— А, да она не --">