Людмила Петровна Муратова (Калиничева) - Исповедь советского человека. Война и дети, пережившие войну

от 19 декабря 1965 года в очерке «Героини мятежного лагеря» (газету я бережно храню и часто перечитываю) писала: «Неуспевшие эвакуироваться жены офицеров вильнюсского гарнизона были выловлены гитлеровцами и помещены в «русское гетто» — лагерь Субочяус. Их подвиг стоит в одном ряду с подвигами наших воинов». В этот лагерь попали и жены комсостава папиного полка, некоторых из которых я хорошо знала. Несломленные, бесстрашные они впоследствии попытались поднять восстание. Естественно, оно было жестоко подавлено, не выжил никто, ни один человек.

Берта, дорогая пани Берта… Она спасла нам жизни. Были в Литве не только предатели и изменники, но и такие как наша спасительница. Только в 1973 году мне удалось съездить в Вильнюс, навестить нашу бывшую квартиру. Жильцы-литовцы сперва не хотели меня впускать. Я через дверь объяснила им в чем дело, дала в руки паспорт. Впустили, спасибо. Спустя более чем 30 лет я обошла последний приют своего детства, сердце щемило, в глазах стояли слезы. Расспрашивала соседей, но ни о Берте, ни о Робусе узнать ничего не удалось. Я ведь даже не знаю, удалось ли ей вообще тогда добраться от вокзала к своему сыночку. Позже мой супруг Юрий и сын Пётр тоже побывали около того дома, во дворе, где мы с Робусем играли, катались на велосипеде. В памяти осталась одна-единственная фраза по-польски: «Робусь, проше дач ровер на хвелечку (Робусь, дай, пожалуйста, велосипед на минутку)!»

* * *

Не знаю, как далеко мы отъехали от Вильнюса, налетели фашистские «стервятники», состав полностью разбомбили. А ведь не могли не видеть, что там раненые, женщины, закрывающие собой плачущих детей. Никого, гады, не щадили! И всё заходили и заходили, расстреливая нас из пулеметов на бреющем полете. Кто-то из раненых сумел выбраться из пылающих вагонов, кто-то нет — сгорели заживо.

Мы, детвора, быстро стали взрослыми, многому научившись. Научились мгновенно падать при налетах. Научились без плача и слез прощаться с погибшими, всего пять минут назад бывших живыми. Научились безошибочно определять по гулу моторов наши «ястребки» и их бомбовозы, точно различать пустые и груженые бомбардировщики, пролетают они или заходят на бреющий. До сих пор в глазах стоит рожа одного немецкого летчика — настолько низко он, сволочь, летел: защитные очки, блестящие золотые зубы, наглая ухмылка. И как он трусливо драпал, завидев наши «ястребки», но их было мало, ой как мало!

Пешком, голодные, оборванные, часто без воды мы пробирались по лесам. Сколько шли — не помню. И какая была радость, когда мы вышли на своих: услышали гудки наших паровозов, куда вышли — тоже не помню. Первый раз мне, слава Богу, удалось выскользнуть из-под фашистов, чудом не попасть в облавы немецких и литовских полицаев. Нас, «бродящих беженцев» и раненых солдат, которых выводили, а подчас и выносили на руках героические женщины — жены красноармейцев и «комсостава» вильнюсского гарнизона, собирали в один эшелон. Измученные, заикающиеся, с нервными тиками мы добрались до Смоленска. Мачеха, помню, всё совала документы и решительно требовала отправить нас в Минск, где в доме комсостава полка у нас оставалась квартира. На что вконец измотанный, осунувшийся от изнурения, с красными от недосыпа глазами военный комендант устало выдохнул: «Милая, Минск уже у немцев!» «Тогда в Москву, там мой муж!» — не унималась мачеха.

Естественно, ни в какую Москву нас не пустили. Нас «обработали» встречавшие военные медики, накормили, приодели, посадили в целые товарные вагоны-«теплушки» и отправили в долгий путь на Волгу, в город Аткарск Саратовской области.

Несмотря на глубоко укоренившиеся представления о всеобщем хаосе и бардаке первых дней войны, отмечу особо: всё было хорошо организовано. В пути, на станциях нас встречали женщины в военной форме, кормили, поили, оказывали, если надо, медицинскую помощь. Сколько ехали — не помню.

В Аткарске нас принимали добрые, радушные волжане, жалели беженцев. Помню стройную колонну грузовиков — всюду организация, порядок. На постой нас определили в пустовавшую школу — ведь шли летние «каникулы». В классах, коридорах ровными рядами лежали матрасы, застланные белыми простынями. Всех беженцев пропустили через санпропускник (многие успели завшиветь), постригли, подлечили болячки. В школе пробыли недолго, нас распределили по семьям в дома местных жителей. Никто не роптал, наоборот, дружелюбно и радушно приглашали к себе, --">