Татьяна Олеговна Беспалова - Последний бой Пересвета

городка существо двигалось на двух ногах. Тогда почему сейчас бежит на четырех? Мальчик решился обернуться. Преследователь оказался совсем рядом. Даже можно было разглядеть заросшую серой шерстью морду и пронзительно зелёные глаза, а больше ничего. Существо с нечеловеческой быстротой карабкалось следом вверх по склону оврага, по дну которого протекала родная Любутка. На дальнем её берегу, в городке остался разоренный чёрной смертью дом. Там в чумной горячке металась по опустевшим улицам мать. Там на погосте виднелись свежие холмики – могилы деда и бабки, сестёр и братьев.

Наконец мальчик достиг опушки леса. Кроны сосен сомкнулись над головой, под ногами зашуршала иссушенная зноем, коричневая хвоя. Беглец то и дело спотыкался о жёсткие коренья вековых дерев, острые сучья рвали на нём рубаху. Сердце бешено колотилось в гортани, заглушая ударами похоронные звуки чумного набата. Звонарь – дядька Деян – был ещё жив. Мальчик бежал, петляя между стволами до тех пор, пока отчаяние не вынесло его на поляну, заросшую сохлым бурьяном, высившимся в человеческий рост. Здесь можно было остановиться, прислушаться. Лесную тишь нарушали лишь стук сердца да вторивший ему, надсадный гул набата. Неподалёку посреди поляны стояла одинокая липа. Мальчик в изнеможении упал на подстилку из сухих листьев, привалился спиной к шершавому стволу, застыл. Удары набата то затихали, то вновь принимались рвать тишину гулким воем. Звуков преследования мальчик не слышал.

Ему нестерпимо хотелось пить, но он боялся покинуть спасительную сень старой липы. Там пролежал он до сумерек, старясь унять страх, успокоить трепещущее сердце.

Тени дерев сделались длинными, вечерний ветерок зашелестел сохлыми стеблями травы в тщетной попытке рассеять дневную духоту, когда из зарослей сухого бурьяна появилась лошадиная голова. Затем перед взором мальчика возникла широкая лошадиная же грудь с ремнями сбруи. Лошадь казалась настоящей: сивая морда, ореховые блестящие глаза, влажный нос, белая звезда во лбу.

– Ты чей, малец? – спросила лошадиная голова.

Мальчик облизнул пересохшие губы, ответил еле слышно:

– Ослябетев. А ты будь хоть дух чумной, хоть оборотень, но дай попить прежде, чем примешься меня жрать…

– Я не ем ни свинячьего, ни телячьего мяса, – отвечала лошадиная голова, позвякивая железным грызлом, которое то и дело перекатывала во рту. – Человечину тем паче не могу позволить себе сожрать. Разве что рыбку… Вот рыбку я люблю. А ты не Андрюхи ли Осляби сынок?

– Папка мой со дружиной в Вильне, у Ольгерда Гедиминовича. А ты, оборотень лошадиный, коли передумаешь и примешься меня терзать-жевать – непременно отведаешь папкиной палицы…

– Ишь ты! Сам едва жив, а грозится! Чую родную кровь!

Перед взором мальчишки, затуманенным смертной усталостью, возникло смуглое, бородатое лицо. Над бровями – белый рубец свежего шрама, на щеке – глубокая отметина давнишней раны, полученной от каленого наконечника стрелы. Мальчик ощутил на языке сладкую влагу.

– Знать, ты либо Яшка, либо Илья, – молвил бородатый.

– Я – Яшка… – мальчик сделал три больших глотка. – А ты, знать, не оборотень?

– Я – оборотень? Что за блажь! Я – родич твой, Пересвет. Не слыхал?

– Беспутный Сашка?

Бородатое лицо склонилось ближе, защекотало щеку усами. Яшка ясно ощутил дух свежего перегара.

– Не-е-е, не чую в тебе гнилой заразы. Это не чумная горячка. Ты здоров! – заявил Пересвет.

При мысли о чуме и о том, чем стал родной городок за совсем малое время, у Яшки померкло в глазах. И поляна, и лошадь, и Сашка Пересвет потонули в зыбком тумане. Влага на губах стала горько-соленой от слёз.

– Я-то жив… Но что с того? И Любатка, и Илюша, и Милана, и Надюша – все перемёрли. А мамка, мамка…

– Не реви! Не выгоняй из тела влагу в такую-то жару. Я сбегаю до Любутска. Может, и жива ещё Агафья. А если нет, то хоть схороню её по христианскому обряду.

– По городку оборотень бродит! – Яков ухватил Пересвета за рукав рубахи. – Это он, оборотень, в лес меня погнал! Страшный, волосатый, глаз горит дьявольским огнем!

– Один глаз? – уточнил Пересвет.

– Оба! Оба глаза горят неугасимым дьявольским огнем! А морда серым волосом поросла, как у волка!

– Так я заодно угашу ему глаза. Прям вот этим вот топором! – засмеялся Пересвет, указывая на немалых размеров топор, который покоился позади седла, прихваченный кожаными тороками^[1]. – Пусть нам одни лишь светила Господни --">