Юрий Петрович Вронский - Юрьевская прорубь

больше выручил купец, на сукне или на шёлке?

Дедушка говорил, что сперва следует считать в уме, а потом проверять письменно, на аспидной доске. Мартину показалось, что прибыль на шелке у купца вышла больше. Но, сосчитав на аспидной доске, он убедился, что прибыль была одинаковая. После этого шла задачка про мёд.

— Куплено, — снова стал читать он вслух, — русского мёда сырца пядь кадей по десять гульденов за кадь.

«В Русском конце, наверно, покупал», — подумал Мартин, но тут же мужественно прогнал нечаянное воспоминание.

— В каждой кади, — продолжал он читать, — четыре пуда. Продано по десять гульденов за пуд. Какова прибыль купца?

Мартин стал считать в уме. Привлечённая, как видно, запахом мёда из задачки, на раскрытый сборник села муха. Мартин рассеянно поймал её, задумчиво вздохнул и вновь углубился в подсчёты. На мёде прибыль выходила сто пятьдесят гульденов. Он стал проверять решение на аспидной доске и убедился, что на этот раз сосчитал верно. Но веселее ему не стало. «Поучу-ка я лучше псалом», — подумал Мартин.

Он положил перед собой толстую старинную Библию с позолоченными застёжками и раскрыл её в том месте, где лежала шёлковая узорчатая закладка. Читать ему приходилось стоя, потому что сидя он утыкался в книгу носом. Книга была на латыни, древнем языке, пришедшем в Германию из неведомой Римской земли вместе с христианской верой и священными книгами.

— Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых…

Далеко не всё понимал Мартин в книге на чужом римском языке, но это не страшно, ведь главное — не понимать, а запоминать, — недаром римский язык звучит так красиво. Для понимания же есть простой и понятный немецкий язык. Однако в последнее время Мартин стал всё больше понимать и эту чужую римскую латынь. Стих за стихом он не без удовольствия заучивал заданный ему псалом.

— И будет он как дерево, посаженное при потоках вод…

Мальчику померещился шелест листьев, и он поглядел в окно, на небо, перечёркнутое множеством свинцовых переплётов. Небо пылало, как бледно-голубое пламя. На замшелой черепичной крыше дома, стоявшего напротив, весело суетились дикие голуби. И Мартин снова вспомнил о том, что на свете есть Русский конец, Николкина голубятня, река, луг, и его властно поманило прочь из этого мрачного дома туда, на простор, к Николке…

Ещё совсем недавно Мартин и Николка даже не подозревали о существовании друг друга. Мартин родился и вырос в знаменитом торговом городе Любеке, а сюда, в Дерпт, или Юрьев, как его называют русские, приехал лишь в этом году. Здесь всё не так, как было в Любеке. Дом дедушки, у которого он теперь живёт, во много раз богаче, чем их любекский дом. Зато жить здесь тоскливо.

Родителей у Мартина нет, он сирота. Отец осенью прошлого года утонул вместе с кораблём, везшим товары из Нарвы. А мать заболела от горя и, проболев недолгое время, умерла. Мартин знал, что ещё до его рождения отец поссорился с дедушкой и уехал в Любек. Там он служил приказчиком у богатого купца. И погиб отец, везя его товары. Мать стала чахнуть, лицо её пожелтело, вокруг глаз появились тёмные коричневые круги. Когда она перестала вставать, их кормили добрые люди. В последние дни мать беззвучно плакала, глядя на Мартина, сидевшего у её постели, и говорила, как это хорошо, что она умирает, — дедушка позаботится о внуке, а она была бы только помехой. Умерла она в тот самый день, когда пришло письмо от дедушки, в котором он писал, что забирает внука к себе, а «эта», как он называл невестку, пусть поступает, как ей будет угодно.

Мартину казалось, что он когда-то где-то слышал разговор о том, что дедушка не разрешал своему сыну жениться на матери Мартина, потому что она «ненемка» — так называли ливонские немцы местных жительниц, — а ещё потому, что ничего хорошего не получается, если служанка из какого-нибудь дома становится в этом доме хозяйкой.

Дедушка был весьма уважаемый в городе человек — один из городских старейшин, представитель старинного купеческого рода Фекингузенов. Однако за глаза его обычно называли Георгом Трясоголовом или просто Трясоголовом, Русские звали его на свой лад — Юрий Трясоголов. Прозвище это он получил лет десять тому назад. С того дня, как выгнал из дому непокорного сына, на которого раньше возлагал все надежды, у него стала почти постоянно трястись голова, и никакой лекарь уже не смог его от этого избавить.

Сперва у Мартина здесь, в Дерпте, не было, друзей. Немецкие --">