Рафаэль Сабатини - Шкура льва

удовлетворение? Что есть смерть, если не мир и покой?

— Говорят, существует преисподняя, — напомнил мистер Кэрилл.

— Да, да, говорят, — отвечал сэр Ричард. — Но вдруг это лишь выдумка? Когда речь заходит об Остерморе, я не смею рисковать. Посему я предпочел выждать и приготовить ему такую горькую чашу, испив которую всяк пожелал бы смерти.

Он снова помолчал и продолжал более спокойным тоном, каким говорят о делах давно минувших дней:

— Одержи мы верх тогда, в пятнадцатом году, я нашел бы способ воздать милорду сообразно его злодеянию. Но мы проиграли. Больше того, я был схвачен и увезен в дальние края. Как вы думаете, Жюстен, что помогло мне пережить все лишения и тяготы на плантациях? Что дало мне сил и смекалки для побега после пяти лет прозябания там? Такие страшные испытания могли бы убить и более сильного человека. Что, если не цель, стоявшая передо мной? Цель, которая требовала, чтобы я выжил и обрел свободу, дабы сполна рассчитаться с милордом Остермором, прежде чем свести собственные счеты с этим миром. Приехав, я упустил одну возможность, но теперь наконец-то выдалась вторая. Если только… — Его пылкий голос поблек и затих, а когда зазвучал снова, в нем послышались тревожные нотки. Страх мелькнул в остром взгляде, впившемся в лицо собеседника. — Если только вы не окажетесь недостойны стоящей перед вами задачи. Но в это я никогда не поверю! Вы — сын своей матери, Жюстен.

— И своего отца, — сдавленным голосом ответил молодой человек. — И отец этот — граф Остермор.

— Тем сладостнее будет мщение за мать, — воскликнул сэр Ричард, и глаза его вновь загорелись нездоровым огнем, как у одержимого. — По всем законам справедливости вашего отца должна низвергнуть и погубить рука сына этой несчастной женщины. — Баронет свирепо усмехнулся. — Столь тонкое торжество правосудия — редкость в нашем мире.

— Вы так глубоко ненавидите его, — сокрушенно сказал мистер Кэрилл, и взгляд молодого человека выдал его мысли. Они были невеселыми. Мистер Кэрилл сожалел о том, что столь сильные чувства растрачиваются попусту.

— Так же глубоко, как я любил вашу матушку, Жюстен.

Резкие черты увядшего морщинистого лица сэра Ричарда вдруг смягчились, разгладились, безумный блеск в глазах вытеснила неизбывная тоска. Старику вспомнилась единственная услада его жизни, три десятилетия назад загубленная распутным Остермором, о котором они сейчас вели речь и который некогда был его другом.

С уст сэра Ричарда сорвался стон, он обхватил голову руками и надолго застыл, уперев локти в стол. Перед мысленным взором мелькали события тридцатилетней давности, когда они с виконтом Ротерби, как тогда называл себя Остермор, были молодыми придворными Якова II и обретались в Сен-Жермене.^[1]

Поехав с поручением в Нормандию, они встретили мадемуазель де Малиньи, дочь обедневшего провинциального дворянина. Оба воспылали любовью к ней, и она, как это обычно бывает с женщинами, предпочла миловидную наружность виконта Ротерби благородству и уму Ричарда Эверарда. Храбрый и задиристый, не знавший себе равных в опасных предприятиях и единоборствах с мужчинами, молодой Эверард тушевался, был робок и терял всю свою напористость, когда дело касалось женщин. Предчувствуя поражение, он уклонился от боя, и его другу досталась легкая победа.

И как этот друг воспользовался ее плодами? Самым грязным и омерзительным образом.

Оставив Ротерби в Нормандии, Эверард возвратился в Париж. Государственная необходимость вынудила его вскорости отплыть в Ирландию, где он томился три года, тайно (и, надо признаться, без особого успеха) улаживая дела своего повелителя. Когда по истечении этого срока Эверард вернулся в Париж, Ротерби там уже не было. Судя по всему, его отец, лорд Остермор, взял верх над Бентинком и обратил свое влияние на Уильяма к выгоде беспутного молодчика. Ротерби простили его приверженность низвергнутой династии, и этот вероломный перебежчик презрел милости короля Якова (что, по мнению Эверарда, само по себе было достаточно дурным поступком), а заодно бросил на произвол судьбы и милую даму, которую привез из Нормандии за полгода до отъезда и которой, похоже, уже тяготился в своем барском высокомерии.

С самого начала было ясно, что они друг другу не пара. Ротерби польстился на красу девушки, и та, в свою очередь, была пленена его привлекательной внешностью. Но со временем наружность примелькалась и --">