Александр Эрдимтович Башкуев - Призвание варяга (von Benckendorff)

и после его смерти в Японии затеялась новая Смута.

И тогда, ради старых обетов, младший из троих собрал третью армию. И опять ему встретился даос, от коего исходило неземное сияние, протянувший совсем уже пожилому человеку все ту же клетку с тем же сереньким соловьем. И тогда младший отверг дар:

— Соловью не петь в клетке! Пусть вольным поет свои песни!

Тут грянул ужасный гром, а дряхлый даос обратился в самого Императора Дзимму в доспехах из "живого огня". В гневе Император топнул ногой, да так, что вся Япония содрогнулась!

Громовым голосом дух преисподней вскричал:

— А как же твое слово, Князь?! Не ты ли клялся навести Порядок в стране?! Не ты ли обещал защитить сирых и покарать гордых?! Вот же тебе за это!" — с этими словами дух обрушил сноп огня на клетку и птица мигом обратилась в ослепительно острый короткий меч для свершения харакири. Дух же прогремел:

— Всякая Власть есть Насилие. Если ты не можешь свершить Насилие над Подданными, пользуйся моей милостью! Не доводи их до Греха. Не принуждай их пролить Княжью Кровь!

Опять грянул гром, сверкнули молнии и даос исчез, как будто и не было его никогда. И только клетка с соловьем доказывала, что все это — правда. Тогда самурай повелел заложить на сем месте Храм Соловьиного Пения.

Храм сей состоял из рощи, и вишневого сада с ручейком и старой беседкой, где соловью можно было свить его гнездышко. Окружено же было сие место прочной сетью, дабы соловей не мог улететь, и надежной охраной, не подпускавшей никого к Храму ближе, чем на полет стрелы. В том числе и самого Государя.

Никто не знает, пел ли соловей в сием Храме, ибо никто не видел его и не слыхал его песен. Но дом Токугава вот уже триста лет правит страной!"

Когда Саша кончил рассказ, раздались аплодисменты, а я, стиснув что было сил его руку, прошептала:

— О нас могут говорить все, что им вздумается. Но мы были первым правительством, при коем в сей несчастной стране стали петь соловьи. Тютчев, Лермонтов, Пушкин… Теперь мне есть с чем прибыть к Всевышнему.

А мой возлюбленный наклонился ко мне, покрыл мое лицо жаркими поцелуями и отвечал:

— Всему свое время. Мы с тобой уходим не потому, что тебя грызет твоя опухоль, и не потому что у меня уже два инфаркта. Просто наше время уходит.

Род проходит и род приходит, а земля пребывает во веки.

Восходит солнце и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит опять. Все имеет начало и все имеет конец. Шекспир писал "Гамлета" под визг точильного камня, на коем острили топор для Карла. Мольер смеялся под стук молотков, сбивающих гильотину Людовику. Всякая роза краше всего цветет перед смертью. Лебедь поет свою лучшую песнь, чуя погибель. Так уж устроен мир.

Латыши по сей день числят меня сыном Велса — Бога Вечернего. Бога Осени. Мое правление значит, что всех нас ждет Ночь и Зима.

Я не хочу этого. То, что происходит в дни подобные нашим, — это что-то вроде "бабьего лета", — Шекспира отделило от Кромвеля ровно столько же, сколько Мольера, Корнеля и Лафонтена от Робеспьера, а Данте от Савонаролы.

Солнце спустилось до самого горизонта и небо окрашено зловещим багрянцем. На дворе — октябрь и летят серебристые паучки ровно также, как лет через "дцать" засвистит метель из свинца и смертная вьюга понесет такую же белизну над бескрайними, холодными полями и этой страны.

Ты плачешь, милая, тебе тоже не по себе от идущих на нас холодов, но ты не бойся. Это мошкара пляшет свой безумный танец, славя мое тепло и им кажется, что все это теперь будет вечно. А если они и замечают приметы Осени, им не по себе от смертного ужаса, ибо век их короток.

А ветер идет к югу, и переходит к северу, кружится, кружится по ходу своем, и возвращается ветер на круги своя.

Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь.

Глупо сравнить Мильтона с Марло, а Дюма с Расином. Но смеем ли мы пенять Утру, что оно ходит под стол в коротких штанишках? Оно совсем иное, но перед ним весь мир и долгий-долгий день впереди. Оно научится. Честное слово, научится. И смеет ли плодная, гниющая Осень оттягивать приход голодной, но свежей Весны?!

Что было, то и — будет. Все вещи в труде; не может человек пересказать всего; не наполнится око зрением, не насытится ухо слушанием.

Сегодня мы потрудились на славу. Покойной Ночи.

А Утро придет. Это я обещаю.

--">