Юрий Павлович Герман - Россия молодая. Книга первая

дескать, обратно, пока горячее…

Подошел Кочнев, спросил:

— С чего смехи-то?

— Да вот ошкуя вспомнил! — сказал Рябов. — На Новой Земле дело было. Что ж, скоро ли пойдем, господин лодейный мастер?

Кочнев подумал, ответил не сразу:

— Надо бы к воскресенью.

…В ночь на субботу все шесть лодей — три новые и три старые — были готовы к дальнему морскому пути. Монастырский отец оружейник выдавал служникам-промышленникам снасть для боя моржей по счету, — железо ценилось дорого. Другие служники вереницей несли на суда двухгодовой запас — муку в кулях, бочки с крупами, соль, масло. На лодьях в каютах-казенках ради сырой погоды топились печи; люди, готовые к выходу в море, уже жили не на берегу, а на судах.

Рябов, в накинутом на широкие плечи суконном кафтане, в рыбацких, до бедер, юфтовых, промазанных ворванью сапогах-бахилах, в вязаной фуфайке, стоял у сходен, негромко разговаривал с мальчиком подростком лет четырнадцати. Мальчик был в порыжелом подрясничке, в скуфейке, черные его глаза горячо смотрели на Рябова.

— За кулями и схоронишься! — говорил Рябов. — Никто тебя, детка, не приметит. Заснул на лодье, а как в море выходили — не услышал. Всего делов…

Мальчик кивнул черноволосой головой и спрыгнул на лодью.

— На корму иди! Слышь, Митрий? — крикнул Рябов.

Мальчик, хромая, скрылся за бочками и кулями.

— Загрызут его здесь! — сказал Рябов Мокию. — Толмачит на иноземных кораблях, а какая парню польза? Он толмачит, а что денег заплатят, то — на монастырь. Прошлое лето, как мы в море ушли, он здесь вовсе оголодал…

Мокий вздохнул:

— Сирота, кому не лень, тот и по загривку. Выучится — добрым мореходом станет.

— Он и то грамоте обученный, — сказал Рябов. — И письменный, и компас знает. Где в море перевал, где курс сменяем, глядишь, напишет, а после и прочтет. И себе добро, и другим не без пользы.

Утром, в воскресенье, после того как отстояли молебен для плавающих и путешествующих, келарь подошел к толпе служников, поклонился, попросил к отвальному столу — не побрезговать дедовским обычаем. Стол был поставлен в монастырской трапезной — это означало выход в море, прощание со своей землей надолго. Под образами в красном углу сел только нынче приехавший лодейный мастер Корелин Иван Кононович, славящийся своими лодьями по всему Беломорью, справа от него келарь Агафоник, слева дед Мокий, рядом с ним Кочнев — ученик Ивана Кононовича. Инок у налоя прочитал молитву, Рябов шепнул Кочневу:

— Все молятся монаси! А как вдовам рыбацким мучки али маслица — не дождешь!

После молитвы послушники, опустив глаза, налили из глиняных кувшинов водку в кружки — рыбакам и промышленникам, кормщикам и лодейным плотникам. Выпили по единой — первой, народ заговорил бойчее, языки развязались, посыпались шутки.

Попозже, когда народ расшумелся, дед Мокий громко спросил у келаря Агафоника:

— А ведаешь ли ты, отче, как гуси летят в поднебесье?

Монастырские служники сразу затихли, ожидая шутки, но дед смотрел на келаря невесело, почти сурово.

— Летят и летят, как от господа велено! — ответил келарь.

— То-то, как велено! Крылья раскинут, носы вперед, ну и летят! Верно, летят прямиком! И артель свою, ватагу, завсегда вожак ведет…

В трапезной стало совсем тихо, народ посматривал то на Мокия, то на молодого Рябова.

— И быть вожаком в ихнем деле — самому сильному, ловкому, смышленому, иначе вожак первым в океане-море от устатка повалится, — так говорю? Далече лететь из теплых краев, отче, к нам — на Колгуев, да на Моржовец, да на Вайгач, ох, далече. Суди теперь сам — куда обитель твоя нас посылает! Не в близкие места. На Новую Землю идти морского дела старателям, на Матку. Тебе отсюдова-то все видится близко, а мы знаем — не впервой туда парусом бегаем… Вожак ватаге надобен.

— Тебе и быть первым кормщиком, — осторожно ответил Агафоник. — Как хаживал — так и ныне пойдешь.

— Нет! — покрутил сивой головой Мокий. — Отходил я свое, отче.

И, оглядев застолье, дед громко, суровым голосом спросил:

— Люб ли вам, братцы, первым кормщиком Рябов Иван сын Савватеев?

Люди отвечали не торопясь, один за одним, спокойно, вначале старики, потом кто помоложе.

— Люб Иван Савватеич! — сказал рыбак Копылов.

— Хорош малый, люб! — кивнул черный, с острым взглядом кормщик Нил Лонгинов.

— Люб!

— Ставить кормщиком над ватагой!

— Люб нам Иван сын Савватеев!

— Отец --">