Иван Алексеевич Новиков - Пушкин в Михайловском

Это было глубокое и полное чувство. Яхта скользила, меняла свои очертания и уменьшалась, но, казалось, и издали его досягал быстрый взгляд небольших этих глаз, немного лукавый, немного печальный.

Он не мог сразу увидеться даже с княгиней Верою Федоровной, милой женой милого Вяземского, гостившей в Одессе. Едва замечая людей по пути, прошел он к извозчичьей бирже. Освежающим запахом и конским навозом одновременно пахнуло в лицо. Бородатый извозчик Береза, давний знакомый, первый заметил его и подкатил — с ухарским грохотом, щеголевато округляя из плисовой безрукавки кумачовые свои локти и цокая на рыжую пару.

— На хутор Рено!

— Так точно, мы знаем, — отозвался невозмутимо Береза.

Пушкину нравилось, что между каштанов и тополей, у синего моря, есть человек с этаким северным прозвищем; оно напоминало ему ту березу, которую он увидел, перевалив через Крымские горы: такое родное, русское дерево… Он был порядочно должен Березе, но упорный возница пока не отчаивался. Облако пыли окутало их.

На даче Рено было пустынно, как если бы никто никогда здесь не жил. Впрочем, Пушкин заметил, как на террасу поднялся старый слуга, наводивший, по-видимому, последний порядок покоя. Седок приказал остановиться, не доезжая, выскочил и побежал, как на свиданье, к знакомым пещерам, холмам. Все ему здесь было близко и больно. Сумрачная и влажная прохлада полнила грот, и неумолчно, как в раковине, бились протяжно прибрежные волны. Он постоял, не решаясь присесть в одиночестве; это еще обострило бы его уединенную боль. Море отсюда, в нависшей каменной рамке, блистало и билось, стесненное. Так же под сюртуком билось в груди столь же стесненное сердце. И медленно Пушкин вышел на солнце. Безмолвно и ослепительно было окрест. Красивая дача счастливо лежала в долине, зеленея на фоне пустынных холмов. У старика, коммерции советника Жана Рено, хороший был вкус!

Пушкин не знал, что ему делать. Не было ни слов, ни движений, которые дали бы исход все поднимавшемуся в нем томлению. Он было сел на камень, но нет… Этого благодатного внутреннего разрешения не было. Зноем дышала раскаленная почва, и он инстинктивно лег прямо на землю грудью — ничком. Мелкие камешки почти обжигали, а сухие отстои выжженных трав, смешанные с известковым запахом пыли, были пряны, остры. Он явственно слышал, как сердце ударялось в самую землю. Это была неутоленная страсть.

Но вот он внезапно и быстро вскочил и, заломив руки за шею, потряс головой, как после купанья: недлинные волосы взвеялись в воздухе. Шляпа лежала невдалеке, он поднял ее, отряхнулся; довольно безумств! Теперь он готов был к свиданию с доброй княгинею Вяземской.

Более лирическими были поездки в лунные ночи — все на тот же хутор Рено. Между жаркою кровью в груди и призрачным, холодноватым простором лунного моря устанавливалось какое-то гармоническое равновесие, и одиночество не причиняло тогда столь острых страданий.

И ночные прогулки бывали всегда более длительными. Он забывал о часах и замечал протекшее время лишь по тому, как дробящийся месячный столб переходил по другую сторону острого камня, маленьким мысом воткнутого в море. Думы его были здесь шире и подвижней и не были думами об одной лишь возлюбленной, хотя образ ее все время в душе был ощутим. Море дышало, ходило волнами — огромное, но серебряный свет его не покидал. Неудержимо влекло куда-то отплыть. Однако же мысли в таком состоянии не обретают словесного своего воплощения — приходит обычно оно значительно позже.

Никто в Одессе не мог бы в нем открыть и следа потайной этой внутренней жизни. Ничем он себя не выдавал, и разве лишь Вера Федоровна Вяземская шутила, отчасти догадываясь. Шутил с нею и он. В ней была милая женственность, и Пушкин ей нравился. Хотя и была она старше на несколько лет, отношения их были даже несколько вольны.

— Покинули вас все ваши пассии…

— Вы хотите, княгиня, сказать, что я также теперь их должен покинуть, раз судьба мне оставила вас?

Он говорил с тем нарочитым легким лукавством, которое, приближая, несколько и отдаляет.

Княгиня слегка розовела и уклонялась:

— Я знаю, вы больше всего вздыхаете по Оле Нарышкиной…

— Конечно. Удобная женщина…

— Как вы выражаетесь!

— А разве не верно? Муж целый день спит. Эту сонливость кузен его, граф Воронцов, давно оценил.

— В этом вы правы, дорогой Александр. Но не странно ль: Элиз, кажется, мужа совсем не ревнует. Отчего --">