Даниэль Мусеевич Клугер - Волчонок

великого Македонца.

И еще один человек.

Диофант поднялся, подошел к двери, выглянул наружу. Грохотал ливень.

И еще один человек, его бывший воспитанник, наследник престола. Митридат Евпатор.

— Я должен увезти царевича в Боспор, — сказал он вдруг и сам испугался собственного голоса. Мысль пришла ему в голову совершенно неожиданно и только сейчас. Почему? Диофант не мог объяснить. Но с каждым мгновением убеждался в том, что именно это он и должен сделать.

Увезти Митридата Евпатора из Синопы.

В Пантикапей.

Бурлящие, пенящиеся потоки, побежавшие по улицам, унесли в море несколько убогих окраинных хижин вместе с их обитателями, прочие дома быстро окружались грязно-бурой водой, и скоро вся Синопа превратилась в гигантский архипелаг, состоящий из несвязанных друг с другом больших и малых островов.

Дождь лил всю ночь и весь день, лишь к вечеру начал стихать и ночью, наконец, прекратился полностью.

И только тогда город постепенно пришел в себя, кое-как оправившись от встряски.

Солнце вновь появилось в небе. Хмуро, тускло-недоверчиво смотрело оно на вползавшую в порт, потрепанную недавним штормом триеру.

На борту триеры чернело имя: «Галена».

Во дворце царя Митридата V Эвергета было странное и непривычное затишье. Еще недавно дворец был шумным и бурлящим, больше походил на военный лагерь накануне похода. И вдруг опустел, для стороннего взгляда — внезапно и беспричинно. Многие друзья и соратники понтийского царя, едва позволила погода, двинулись на быстроходных кораблях кто в Элладу, кто в Боспор Киммерийский, кто в Херсонес Таврический, или верхом — в Пергам, ныне римскую провинцию Азии, в Армению Великую. Другие — их, впрочем, было немного, — решив позволить себе небольшой отдых посреди военных приготовлений, занялись охотой. Среди этих последних был и юный наследник Митридата Эвергета — двенадцатилетний Митридат Евпатор. Пышный, недавно отстроенный дворец опустел и затих.

Тише всего было на женской половине, в покоях царицы Лаодики. Упорно ходили слухи, будто между царем и царицей произошла серьезная размолвка, что царь более не посещает спальню Лаодики и крайне редко показывался с ней — даже в случаях, предписанных придворным ритуалом и древними обычаями. Поговаривали, что Митридат Эвергет теперь проводит дни в военном лагере за городом, изредка выезжая на охоту, а ночи — в спальне новой наложницы, юной сирийки, недавно появившейся во дворце. Иные полагали причиной размолвки именно эту наложницу, ибо царь вступил в опасный для брака возраст, а красавица Лаодика была, увы, не весьма молода. Но очень глухо и с оглядкой говорили также и о том, что, в действительности, причины размолвки куда серьезнее и лежат они в усиленных военных приготовлениях Митридата Эвергета, в подготовке к вооруженному столкновению с Римской республикой. Не было секретом для осведомленных людей (а таких в Синопе хватало), что царица всегда была сторонницей дружеских отношений с могучей западной державой и что по ее инициативе Митридат Эвергет был союзником Рима в недавней войне против восставшего Пергама. И вплоть до последнего времени у нее довольно часто бывали римляне, в том числе и люди римского наместника в Азии Мания Аквилия. Иной раз она принимала их открыто и демонстративно, чаще — тайно.

Царица в глубине души считала своего царственного супруга варваром. Хотя и получившим эллинское воспитание, хотя и отпрыском знатнейшего на Востоке рода Ахеменидов, потомков Дария Гистаспа, но — варваром. Пьющим неразбавленное вино, любящим лошадей и женщин, коверкающим эллинскую речь.

В первые годы супружества Лаодике даже нравилось это. В мечтах она видела себя обуздывающей свирепого варвара, хотя ничего свирепого в Митридате Эвергете не было. Во всяком случае, долгое время царь действительно прислушивался к мнениям царицы. Но то было давно.

Теперь Лаодика, отослав всех служанок и рабынь, довольствуясь обществом старой глухой своей кормилицы Фрины, проводила все время одна.

Глухие и неясные разговоры, полные намеков, туманных слухов, доходили и до самой царицы, и тогда лицо ее, белое, мраморное, с тонкими правильными чертами, становилось еще более неподвижным, превращалось в маску.

Разговоры…

Лаодика невесело усмехнулась. По телу прошла болезненная судорога. Она вспомнила мерный, негромкий, но с металлическими нотками голос Митридата Эвергета, его --">