Олег Панфил - Тыы-ы! Давай сбежим отсюда вместе!..

Олег Панфил Тыы-ы! Давай сбежим отсюда вместе!.

Должен вас расстроить: всё это произошло в действительности.

И продолжает происходить.

Всё это, блятть! — да! правда!

Я придумал только имена, да и то не все.

Я — челнок. Просто челнок — между вами и неизвестностью.

Таких, как я — уйма. Но их ломает писать.

В отличие от меня:-)

тест первый Извне, шепот

В детстве — дошкольном — я доверительно рассказывал своей подружке Тоньке о том, что везде расставлены камеры. Везде, как теодолиты, расставлены на равных расстояниях какие-то светло-охристые зрачки пространства. Они видят всё. Не для того, чтобы заложить всех нас, а просто так. Чтоб мы не оставались без внимания.

Без этого безразличного внимания извне. Меня с тех пор занимают вещи странные, отдалённые, оживляющиеся от тоски по многому — от тоски по Всему. Живут эти вещи в самых подходяще — неподходящих местах — везде, где придётся-живётся, где карабкается-прорастается в будущее, в прошлое, влево, вдаль, и совсем не всегда ввысь, — не в эту веками трахающую всё, что шевелится, высь. Почему мы должны жрать на новый год салат оливье? и хотеть, чтобы сбылось в будущем году? Что сбылось чтоб, зайчики? Опять салат оливье? Как нужно хотеть — чтоб что-нить другое? Как делать, чтоб сделалось что-нить другое? Другое в принципе, но такое — чтоб его потом хотелось.

И вот эта вот хотючесть — как с ней? Вот два типа людей я знаю: одни ахают и умирают от цветов, другие — от плодов. Паморок у них в голове делается, как увидят спелую абрикосу на дереве у наших дверей — глаза горят, как прожекторы — хватают — кусают, и только потом видят нас и здороваются…

Мне их жалко, потому что их сожрут раньше всех.

Вот Митька этих вторых брюнетами называет. Я по его классификации — брюнет, но честный. По его утверждению, честный брюнет — это то, чего не бывает. Но я есть.

Я есть, Митя? По моей классификации — я не брюнет. Потому что мне больше всего цветы нравятся.

Плоды — куда ж они денутся. Сожрутся, канешна. А в цветах — есть и то, без чего и обойтись было б можно, но — не обходится. Без этого жеста (ни для кого — для этих золотистых зрачков — без красоты самой по себе — не для пчёл) и не будет плодов. Я хороший, просто обосраться можно. Ну, — цветы жизни! Поэтому и сожрать меня трудновато. Кто ж цветы ест? Наше сознание родилось не только из пиздежа на кухнях.

Оно ещё изредка продувается скозняками извне. Есть много странных мест — в холмах, укромных долинах, на уступах, скалах и утёсах при море, — там отчего-то это Вне ближе.

Там заметней, что оно всегда рядом.

Но оно всегда рядом — и на наших кухнях.

Я вот сижу и пишу всякую чушь. Мне интересно — а из этой чуши, пролетающей повседневно, из этого мелкого мусора мысленного, из пылинок в воздухе, роящихся в луче домашнего света, из мелочности, которая — наш удел… из этого — получится?

Что получится?

Ну, да-да-да! — то же самое, — съебаться.

Ускользнуть. От этого невидимого беззвучного прибоя серной кислоты, — волна за волной растворяет наше тело и дух. И ещё один прибой бьется о стены изнутри — удар за ударом, удар за ударом — ЧТО-ТО ВНУТРИ — как написал Женька. Изнутри рвётся наружу.

Может, они рвутся друг к другу — эти два океана? Может, это всё — один океан, разлучённый такой вот мусорной плотиной? и смертью он мстит нам за эту разлуку? сносит плотину?

а перед этим долго сносит башню.

Ну, поехали!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Наш сосед по двору — восьмидести-с-лишним-летний дядя Петя — однажды поделился со мной странным мигом. Он — Телец, еврей и лучший золотарь всех времён и народов. Правда, это его сантехническое реноме — в прошлом. С тех пор, как из-за катаракты стал слепнуть его единственный глаз. А второй глаз, вместо которого он носит стеклянный недурственный evergreen, Петя проиграл в карты на чердаке в послевоенном бандитском городе. Он его проиграл, а потом пригрозил ментами бандюгану, выигравшему этот глаз. И бандюган вынужден был купить Пете очень недешёвый по тем временам глазной протез. Правда, для непосвящённых есть совсем другая история: Петя потерял глаз на войне и в доказательство, в воздухе — прямо перед носом у всяких проверок счётчиков — потрясает инвалидской книжкой.

Купленной в незапамятные годы.

Он очень органично входит в роль.

Но не зарывается: о боях никогда не --">