Хулио Кортасар - Сиеста вдвоем

волю… А после они курили какие-то новые сигареты, которые Тересин отец оставил в ящике письменного стола – с золотым фильтром и запах странный. Вот тогда Тересита и показала ей это, тогда ли – не вспомнить, у них вроде был разговор про альбом, нет, альбом – это, пожалуй, в самом начале лета, в тот день они были в свитерах, Ванда – в желтом, значит, никакое не лето, после не знали о чем говорить, поглядывали друг на друга, смеялись громче обычного, на улицу вышли почти молча и отправились прямо к вокзалу, но в обход, чтоб не мимо Вандиного дома, тетя Эрнестина, она тут же засечет, хоть у нее директриса, хоть кто.

Они бродили по перрону с таким видом, точно пришли кого-то встречать, и перрон легонько подрагивал, когда проезжал поезд, расстилая по небу черный дым. И вот на обратном пути, перед тем, как разойтись по домам, Тереса, этак небрежно, бросила, чтоб, поосторожнее, и никому ни слова. А Ванда – ей бы поскорее забыть это – вся залилась краской, но Тересита – хи-хи, смеется, никто не должен знать, твои тетки почище моей мамочки, смотри не попадись, застукают – полный караул. Обе засмеялись, но потом все так и вышло, тетя Эрнестина поймала ее за этим во время сиесты, Ванда была уверена, что никто не войдет, сиеста, все пошли спать, лишь Грок позвякивает цепочкой во дворе, да жужжат осы, наверно, со зла на палящее солнце. Ванда едва успела натянуть простыню до подбородка, притворилась, что спит, но поздно! – тетя Эрнестина уже возле кровати, рывком сдернула простыню и молча уставилась на пижамные штаны, спущенные комком до колен. У Тереситы они закрывались на ключ, хотя Конопатая запрещала это строго-настрого. Тетя Эрнестина с тетей Марией тоже не велят закрываться, не дай Бог – пожар, и несчастные дети погибают в пламени, но тут речь не о том, тут тетя Эрнестина с тетей Аделой стоят, как застывшие у постели, и Ванда делает вид, что ничего не понимает, но какое там! Тетя Адела чуть не вывернула ей руку, а тетя Эрнестина – раз, раз, раз! – по щекам. Ванда увертывалась, прятала голову в подушки, кричала сквозь слезы, я ничего плохого не делала, просто зачесалось и вот, а тетя Адела сняла тапочку и давай бить по заднице, бьет и держит ее за ноги, обе тетки орут наперебой – распутство, эта Тересита, нынешняя молодежь, вот она неблагодарность, кругом одна зараза, и про пианино, и про то, что не выпустят из дому, но больше всего про распутство, пока на крики и вопли не прибежала испуганная тетя Лоренса. И сразу все стихло, в комнате одна тетя Лоренса, она смотрит печальными глазами на Ванду, не успокаивает, не обнимает, но все равно – рядом любимая тетя Лоренса, которая ночью дает попить водички, прогоняет человека в черном, нашептывает на ухо, что больше не будет никаких страшных снов, никогда, никогда.

– Ты слишком много съела тушеной фасоли, я видела, на ночь нехорошо, ни фасоль, ни апельсины. Ну ладно, все позади, спи, я с тобой, значит, такое больше не приснится.

– Ну чего ты ждешь? Раздевайся! А-а, снова в уборную? Смотри, от тебя останутся кожа да кости. Нет, твои тетки совсем чокнутые!

– Зачем раздеваться? Вовсе не так жарко, чтобы, – сказала Ванда в тот день, снимая с себя все.

– Ты же первая начала про жару. Давай лед и принеси стаканы, еще осталось немного сладкого вина, между прочим, вчера Конопатая посмотрела на бутылку и сделала лицо. Я-то понимаю – почему. Она не говорит ни слова, только делает лицо и знает прекрасно, что я знаю – почему. Слава Богу, отец ни во что не вникает, кроме своих дел. Да-а, правда, и у тебя волосики, но чуть-чуть, ты еще на вид маленькая девочка. Ладно, если дашь слово молчать, я покажу тебе кое-что в библиотеке.

Тереса обнаружила этот альбом совершенно случайно, книжный шкаф запирался на ключ – здесь, детка, у папы научные книги, тебе еще рано, ха, придурки, оставили однажды дверку приоткрытой, а там среди словарей и стояла книга, как бы запрятанная, чтобы никто не видел, и еще одна – по анатомии с картинками, совсем не такими, как в школьном учебнике, в этой все, ну все нарисовано, а когда она вытащила этот альбом, у нее сразу пропал интерес к анатомическим рисунками, потому что альбом, точно роман в фотографиях, странный-престранный и названия – вот жалость! – по-французски, отдельные слова понятны, а так – не разберешь: La sérénité est sur le pointe de basculer ^[6]. La sérénité – это покой, а basculer – поди знай, чудное слово, bas, – наверно чулки, Las bas Dior. У мамы это написано на пакете от чулок, но вот euler – не догадаться, и все женщины на --">