Виталий Бернштейн - Осень в Бостоне

Виталий Бернштейн Осень в Бостоне

Глава первая

А осень в этом году выдалась, действительно, золотая. Дни стояли солнечные, теплые, тихие. По ночам, правда, холодало, все-таки конец октября. Но заморозков еще не было. Клен за окном, старый, с корой, изборожденной глубокими морщинами, медленно ронял яркожелтые листья. Падая, они плавно кружились в воздухе, а потом, поворочавшись немного, чтобы улечься поудобнее, затихали на пожухлой траве.

Клен рос на полянке, что протянулась вдоль одной стороны этой короткой, тупиковой улочки, покрытой потрескавшимся, уже не первой молодости, асфальтом. А на противоположной стороне стояли всего два дома, задами они смотрели прямо в лес. Живя здесь, в Рэндолфе, одном из зеленых пригородов Бостона, Городецкий все не переставал умиляться трепетному чувству близости к природе. В «той» жизни типичный горожанин, коренной москвич, решившись на эмиграцию семнадцать лет назад, он поначалу попал в Нью-Йорк, не менее шумный и грязный, чем Москва. Математик с кандидатской степенью, Городецкий устроился там после долгих мытарств на работу простым программистом. А через несколько лет перешел уже с повышением в другую компанию, в Бостоне, стал прилично зарабатывать и обзавелся этим вот домиком.

Как же быстро канули семнадцать лет… Все силы и время были посвящены одной цели – преодолеть трудности, утвердить себя в новом, неведомом мире. Каждый раз думалось: вот еще одна преграда, а за ней наступит, наконец, настоящая жизнь. Но за взятой преградой объявлялись другие. И не успел оглянуться, как уже шестьдесят пять, уже три месяца на пенсии. Городецкому вспомнилось вычитанное где-то, кажется, у Солженицына, описание голодных зэков в лагере. Получив пайку, одни, жадно давясь, мгновенно проглатывали ее – обычно такие быстро «доходили». А другие, опытные, медленно жевали каждый кусочек, мяли его языком, подсасывали щеками, долго перекатывали во рту, стараясь сполна насладиться и вкусом, и запахом. Вот так бы человеку относиться к отпущенной жизни, просыпаясь каждое утро с убеждением, что наступивший день и есть самый главный, неторопливо и мудро впитывая его в себя минута за минутой, наслаждаясь и полуденным полетом шмеля к раскрытому зеву цветка, и вспышкой вечерней зарницы вполнеба, и женским шепотом на ночной подушке. Вот так бы… А он все куда-то спешил. И самая лучшая пора жизни, оказывается, давно позади.

Невысокий, худощавый, с седым ежиком на голове, в одних трусах (он только что проснулся), Городецкий вздохнул, почесал волосатую грудь. Но не в его характере было долго предаваться грусти, все равно от нее никакого проку. Да, если честно, и ныть-то грех. Здоров, для своих шестидесяти пяти достаточно бодр, есть пенсия, есть этот маленький домик. Вот и научись радоваться каждому дню. Жизнь, она продолжается…

Отойдя от залитого солнечным светом окна, Городецкий поприседал немного, помахал руками – это означало у него утреннюю зарядку. Потом босиком проследовал на кухню. Он считал, что ходьба босиком полезна, так как предупреждает простуду. Пол в домике всегда был безукоризненно чистым. Городецкий принадлежал к той редкой породе холостяков, жилье которых пусть и не отмечено женским уютом, но зато поражает стерильной чистотой и порядком.

На кухне, возле пустой кормушки его уже ждал котенок. Шерстка на голове, спине и боках котенка была черной с серыми подпалинами, а на груди, брюшке и кончиках лапок – белоснежной. Котенок сидел, не шевелясь. Глаза, не мигая, с обидой смотрели на Городецкого.

– Сейчас, сейчас, Лука, – заторопился тот. – Тебе завтракать пора, а негодный хозяин заспался…

Городецкий достал из холодильника большую консервную банку с кошачьей мордой на этикетке. Переложить консервы в кормушку было не так-то просто. Приходилось все время отпихивать котенка, который, норовя выхватить кусочек, крутился возле кормушки и сладострастно мяукал.

Имя для него Городецкий взял из своего далекого московского детства. Там, в шумной коммунальной квартире, где они с мамой занимали одну комнату, жила в длинном коридоре «ничья» кошка по имени Лукерья. Поначалу Городецкий так и назвал котенка. Но потом, обнаружив, что явно ошибся, переделал Лукерью в Луку…

Котенок припал, наконец, к кормушке. Сидя на корточках, Городецкий погладил мягкую, вылизанную до блеска шерстку.

Котенок был приблудный. Он стал для Городецкого любовью с первого взгляда. Как-то, месяца полтора --">