Андрей Германович Волос - Аниматор

набрать в нее вон с тех противней всякого сырья, а они поджарят. Это быстро.

– Я знаю. Мы иногда ходим с подружкой в похожие заведения… Нет, спасибо.

Снулая с ночи официантка поставила две чашки кофе, и я сказал:

– Ну? У меня не так много времени. Все-таки лучше было бы встретиться вечером. Поговорить спокойно…

– Я же говорю: прилетела на несколько дней, – сказала она, осторожно отпив и облизав такие знакомые губы. – Извини, у меня полно дел, все вечера были заняты. А сегодня самолет в четыре. Так что у меня тоже не очень много времени.

– Тогда не стоит тратить его попусту.

– Ну да. В общем, я вот что тебе хотела сказать…

И заговорила.

У нее был хорошо поставленный ровный голос.

Первые пять или десять минут я слушал молча. Я помешивал кофе, каждый раз аккуратно кладя ложечку на блюдце, чтобы затем так же аккуратно взять чашку и омочить губы в горько-сладкой жиже. Время от времени я поглядывал по сторонам на редкую об эту пору публику.

Преобладали какие-то утомленные девицы – должно быть, с ночного – да черноволосые молодые люди в узконосых ботинках с пряжками, с перстнями на пальцах, явно привлекавшие внимание утомленных, но не вполне обезоруженных девиц. Короче говоря, я делал все, чтобы сохранить независимый и почти равнодушный вид – разумеется, не исключающий выражения благосклонного внимания, предписанного правилами элементарной вежливости. Мне не хотелось показать ей, что каждая фраза, каждое слово буквально разрывают мое несчастное сердце на части.

В конце концов я не выдержал.

– Но подожди же, Даша! Я согласен, ладно: возможно, ты умеешь читать мысли. Допускаю даже, что ты видишь меня насквозь. Если так, то, в принципе, ты имеешь возможность оценивать, насколько безответственным, самонадеянным, грубым, похотливым, жалким, скаредным, равнодушным, невыносимым и гадким я был год, три или даже пятнадцать лет назад… Но как, скажи мне, ты можешь знать о моих черных помыслах и мерзких поступках, которые имели место до твоего рождения?! До, понимаешь?! До!

– Мне мама рассказала, – ответила она, пожав плечами.

Собственно говоря, другого ответа я и не ждал. Именно так. И вчера, и позавчера, и десять лет назад, и… нет, двадцать лет назад Даша еще не умела произносить столь связных речей… Как бы я себя ни вел, как ни старался бы проявиться из формы незначащей тени в форму более или менее интересующего ее человека, как ни ухищрялся бы сделать в ее душе хоть малую зарубку своими руками, – бесполезно: все, что она знает обо мне, ей рассказала мама. А все, что рассказала мама, – это бесчисленные тома обвинительного заключения. Все подшито и пронумеровано. Мене, текел, фарес.

Защищаться бесполезно.

Разведя руками, я продолжал помалкивать, а Даша – говорить. Впрочем, скоро это несколько наскучило, и я принялся вставлять безобидные реплики и задавать столь же безобидные вопросы. Так, например, я осведомился, могу ли я иметь иное мнение.

– Разумеется, – кивнула она, окинув меня холодным судейским взглядом. – Но не забывай, что твое мнение субъективно.

– Ах вот как! – сказал я. – Ты тоже имей в виду – именно сейчас, когда рассказываешь о подлостях, совершенных мною в твоем младенчестве, – что кроме субъективных мнений бывают еще и объективные показания. Вот, например, как обстояло дело у одной хорошо известной мне милой парочки. Он стирает пеленки, а она командует: клади в таз. И, пока он кладет в таз, все у них более или менее спокойно. Но если, не дай бог, положит в раковину, – она бьет его тазом по голове и бежит вызывать милицию. Когда приезжает наряд, он достирывает, а она вопит и крушит мебель. Вопрос: сколько лет машинисту?

– Что ты имеешь в виду? – помедлив, спросил она.

Я безнадежно махнул рукой.

– Да ничего я не имею в виду… Понимаешь, Дашуля, я тоже мог бы много чего рассказать. Но, во-первых, мне не следует говорить ничего такого, что могло бы хоть как-то повлиять на ваши с мамой отношения. Благодаря усилиям матери у тебя нет отца – так не хватало еще, чтобы благодаря усилиям отца у тебя не стало матери! (Даша фыркнула и покачала головой с таким видом, будто я сморозил что-то совсем несуразное.) Во-вторых, ты мне все равно не поверишь. Честно сказать, я и на самом деле чувствую себя виноватым. Знаешь, почему?

Потому что, однажды уйдя от твоей мамы, мне не следовало показываться вам на глаза до тех пор, пока ты не станешь взрослой.

Возможно, кстати, если бы мы сегодня увиделись впервые, ты --">