Геннадий Кучерков - Караваджо, или Съездить в столицу, развеяться

этикета, которые раньше, казалось бы, въелись в его плоть и кровь, стали исчезать, как будто их у него никогда и не было. Все это он беспощадно бичевал про себя как «старческий маразм», но уже потом, после его очередного проявления. И все меньше таких проявлений стыдился.

Забыв про чай, он вышел на балкон. Закатное солнце сбоку на уровне головы раздражающе било в глаза. Зашторил окно в комнате, лёг на кровать, закрыл глаза. Какие-то всполохи пульсировали на тёмном фоне. В такт им как будто некий метроном выстукивал: «Летаргический сон, летаргический сон».

Конечно, он давно предупредил немногих оставшихся у него родных, что предпочитает кремацию. Но кто его знает, как все обернётся, смогут ли они выполнить его волю. Кроме того, нельзя ведь исключить, что и кремировать могут по недосмотру в летаргическом сне. Перед его глазами встала картина, как в огненном мареве печи труп вдруг в ужасе поднимается со своего последнего ложа.

— Нужно предупредить об обязательном вскрытии тела перед кремацией, — пришла ему в голову мысль, сразу же облегчившая его душу. — Я уже просил их об этом, но это все были устные разговоры. Не помешает ещё раз напомнить. Письменно.

Он встал, сел к столу, достал чистый лист бумаги, крупно написал свою просьбу, поставил три восклицательных знака, подписался. Потом снова лёг. Мысли полностью освободили его голову. На смену тягостному ощущение обречённости пришёл спасительный сон.

ЭПИЛОГ

Проснулся он на рассвете с ясной головой, в бодром, хорошем настроении. Вышел на балкон. Краешек солнца высунулся из-за горизонта и быстро пополз выше, окрашивая подбрюшья редких облаков в розовый цвет. Ему припомнились некогда сочинённые им в такой вот момент строчки:

Лишь только дрогнет тьма перед рассветом

И первый света луч верхушки лип лизнёт,

Петух поднимет веки на своём насесте,

Смущённо горло прочищать начнёт.

Край Солнца, выглянув, расплавит горизонт,

Засветятся металлом реки и озера,

И ранний ветерок листву берёз качнёт,

Волной прокатится по весям и по долам.

— А зачем, собственно, я ездил в Москву, — как-то вдруг пришло ему в голову. — Кажется, я что-то ожидал там найти. И нашёл на свою голову: приключение с больничной койкой в финале, — тут же посмеялся он над собой. — Так, все-таки зачем?

Он припомнил своё томление от скуки после охлаждения интереса к живописи, рост раздражения собой от безделья и неспособности найти достаточно увлекательное занятие, чтобы придать хоть какой-то смысл своему существованию, когда силы ещё есть и он на ногах.

— Ага, надеялся, что Москва подскажет мне тему, — сообразил он, наконец. — Да, бред это все. Глупее не придумаешь. Истинно: чем старее, тем глупее. Просто надо было развеяться после многолетнего затворничества, вот и вся причина, и цель поездки. Ну и развеялся, так развеялся, нечего сказать, — заключил он вслух с сарказмом.

Его мысль перескочила вдруг на другую волну. Он подумал, что своим побегом из больницы мог сорвать кому-нибудь из докторов научную работу или даже диссертацию. Но успокоил себя тем, что на их докторский век сердечников хватит с избытком.

— Что ж, — подумал он. — Они вытащили меня из какого-то коллапса. Без моего ведома, правда, но все равно не могу не быть благодарным им. А мне, значит, надо снова думать, чем заняться, раз уж поставили на ноги.

Он думал об этом на автомате. Но не чувствовал, что готов к очередному зигзагу в своей судьбе, что для этого у него ещё остались силы. Ресурс, отпущенный ему Природой, уже практически весь был растрачен. Судя по всему, он ступил на стезю ДОЖИТИЯ, по терминологии социальных служб. А на этой тропе иллюзиям нет места.

***

Он побывал в летаргическом сне, и теперь знал об этом. И эта его способность впадать в летаргию отныне постоянно присутствовала в его сознании и, отнюдь, не способствовала возвращению его душевного настроя к прежней беззаботности и самоуспокоенности, которые были характерны для него в предыдущие два десятилетия.

Но ни разу память не напомнила ему о его летаргических сновидениях. Он о них даже не догадывался. И тому были свои объективные причины. Он вообще никогда не помнил своих снов ни до, ни после тех событий. Он знал, что они у него бывают, но ни разу в жизни, просыпаясь, ему не удалось ухватиться даже за кончик хотя бы одного из них. И нередко радовался этому, видя, как люди маются, а иногда просто --">