Александр Воронов - Батон «Лучеса»

ответил:

– Да.

– Наконец-то, – тихо сказал эмчеэсник, задохнувшись от нежданного счастья. – Душа моя знала, что вы чего-то не договариваете.

  Матвеев замер.

– Я вас подожду здесь, если не возражаете.

– Разумеется, я возражаю. Всеми силами. Это нарушение регламента, и оно вопиет. Что если я найду там окурок, а вы обвините меня впоследствии, что я сам же его и подбросил из личной неприязни к вам? Или хуже того – из любви к окуркам?

– Я прошу вас, – выдавил Матвеев через силу, лицо у него скривилось, и эмчеэсник засмеялся ему прямо в кривое лицо. Отсмеявшись, он зашагал к щиту, а Матвеев в смертной тоске завертел головой, но мир был пуст, только дым из трубы котельной да спина охранника в окне проходной, и помощи ждать было неоткуда.

– Сличим опись, – объявил Иванов, зашелестев у красного ящика бумагами. – Так, так, ПэЩа номер три. Пункт первый. Лом?

– Лом? – он повысил голос, но не обернулся, не счёл нужным. Матвеев стоял сзади на полшага, может быть, на шаг.

– Зачем спрашивать? – в конце концов отозвался он. – Вы же сами видите, что есть.

– Багор?

– Багор, – сказал Матвеев.

– Длинный, стальной, с загнутым крюком, чтоб зацепить и уволочь по изрытой грязи, куда велит ненасытное сердце? – уточнил эмчеэсник.

  Не глядя на него, Матвеев обречённо кивнул.

– Топор?

– И топор.

– Пожарные вёдра, кроваво-красные внутри и снаружи, словно полные до краёв, и даже будто некуда уже и через верх?

– Да, два. Вот они.

– Вообще, всё красное, – заключил эмчеэсник, удовлетворенно складывая серый лист.

– Всё.

– То есть, вы понимаете.

– Я понимаю, – сказал Матвеев. – Думаю, что да. Всегда знал, что да. С самого начала.

– Ну так изложите мне, а я проверю.

  Матвеев вздохнул. Он протянул руку, хотел коснуться щита, но не коснулся, собственно, может, и не хотел. Щит был старый, красная краска на нем шелушилась и отслаивалась, и всё равно в проплешинах почти не виднелось дерева, а только снова красная краска; сетчатые дверцы заметно осели на петлях и были завязаны на проволоку со свинцовой пломбой. Пломба придавлена не была, ничего не пломбировала, не имела смысла, висела так.

– Когда, – спотыкаясь, с усилием подбирая не те слова, заговорил Матвеев, – снова начнётся какое-нибудь противостояние… волнения… гражданская война… когда опять пойдёт брат на брата…

– Брат пойдет на брата, дед восстанет против бабы, зять полезет на тёщу, – скривившись, подхватил Иванов. – Давайте уж как-нибудь так, без поэзии.

  Матвеев сосредоточился.

– Если, допустим, толпа, – снова начал он. – И если, допустим, ей попадётся кто-нибудь, кого она ненавидит… или может ненавидеть… или просто ей как раз надо кого-то ненавидеть, а вот и он… то здесь, на этом месте, с этим бьющим в глаза красным ящиком… и всем, что в нём… почти наверняка этот кто-то будет растерзан насмерть. Это позыв. Это искушение. С ним ещё может бороться кто-то один, но никогда все вместе. Это как женщина, ты видишь её, и через миг она навсегда внутри, и уже ничего нельзя поделать. Где-нибудь в другом месте не исключено, что всё ещё обойдется. Пускай его унизят, пускай изобьют, но если здесь, то это конец. Это знак, что уже можно. Что уже позволено всё. Это не может здесь быть случайно, это часть великого общего плана, хватайте, пользуйтесь, всё это оставлено здесь для вас. Где-то там, не знаю, где, есть стол, бескрайняя карта грядущего мира и на ней чёрный крест – тут будет родник ненависти, место сойти с коней и утолить кровавую жажду. Всюду внизу, под землёй, как под кожей, струятся страшные воды, и в таких местах они каждый миг готовы прорваться наружу.

– Я видеть его не могу, – совсем тихо докончил он.

  Склонив голову набок, эмчеэсник раздумывал, сличал слова Матвеева с чем-то внутри себя, потом вроде бы кивнул, но как будто не до конца.

– Ну и вот это, полагаю, вы понимаете тоже, – он ткнул пальцем в жестянку: "Запрещается использовать противопожарное оборудование для нужд, не связанных с тушением пожара".

– Да, конечно, – страстно сказал Матвеев. – Это важно. Когда его будут здесь терзать, кому-то из толпы обязательно бросится в глаза эта надпись. Иначе нет смысла, так задумано, это просто не может быть не так. Он на секунду остановится, чтобы оглядеться или вытереть пот, прочтёт её, заржёт и заорёт – братцы, что вы делаете, нельзя всего этого брать без пожара, так давайте его --">