Алёна Задирей - Чёрная осень

Напротив, на такой же скамье, сидит пожилой господин. Он не двигается, кажется, даже не дышит. Его глаза полны мутной печали и бесконечной усталости. О чём он задумался? Может быть, его мучает какое-нибудь несчастье? Или так душит его чёрная осень?

– Эй, отец, не найдётся червонцев на согрев души? – раздаётся внезапно в тишине. Старик поднимает мутный взгляд и скользит им по силуэту дородного качающегося детины с красным, опухшим от мороза лицом. Он, не глядя, опускает руку в карман и протягивает стоящему охапку мятых бумажек. Лицо детины становится ещё больше опухшим от недоумения, маленькие глубоко посаженые глазки наполняются благодарностью и тупым непониманием. Он переводит плавающий взгляд со своей огромной грубой руки, полной потрёпанных купюр, на щедрого незнакомца.

– Осень нынче холодная, – вздыхает старик. И так странно звучит его голос в этой тишине, словно он и не старик вовсе. Словно и лицо его – опущенные веки, впалые щеки, бледные губы – было гораздо моложе, пока не состарила его чёрная осень.

– Ага, – оживлённо мотает головой детина. – А водка нынче дорожает, – добавляет он, помолчав, и с интересом разглядывает собеседника. Что-то привлекло его в этом странном человеке. Может быть, голос, такой крепкий, густой, может быть, случайная искра, пробежавшая на мгновение в его усталом взгляде. Всё ещё держа в кулаке смятые бумажки, он пытливым взглядом изучает незнакомца.

Густые волосы мягкого пепельного цвета, то ли седые, то ли вовсе не тронутые сединой. Черты лица его мягкие, только резко выделяются побледневшие скулы, а высокий лоб прорезали вдоль две глубокие морщины. Какая-то мудрость читается в его красивом, немного аристократичном, лице. В его волевом подбородке, в маленькой горбинке носа и, в особенности, в глазах за полуприкрыми веками, окаймлённых стрелками густых каштановых бровей. Одет незнакомец аккуратно, правда, не по моде. Прямое чёрное пальто до колен скрывает тёплые брюки, из слегка распахнутого треугольного ворота выглядывает складка шарфа. И всё же, слегка заметна некая растрёпанность: лаковые ботинки давно не чистились и утратили угольный блеск, брюки не идеально выглажены, волосы слегка взъерошены, перчаток на нём нет.

Наконец, детина, видимо, удовлетворившись своим наблюдением, грузно плюхается рядом на скамью.

– Меня Володей звать, – представляется он.

– Сергей, – почти беззвучно отвечает незнакомец.

– Стало быть, осень холодная нынче… – кашлянув, начинает назвавший себя Володей.

– И водка дорожает, – то ли усмехается, то ли серьёзно замечает его собеседник.

– Хм, – многозначительно крякнув, Володя, наконец, убирает деньги в карман потрёпанной одежонки, словно испугавшись, что владелец пожелает их вернуть. – Вот ты думаешь, я только про водку мыслю? Конечно, пусть считают все Владимира Кулакова пьяницей, забулдыгой, раз уж на морде у него написано! А я ведь творческий человек, ранимый… Душа мёрзнет, осень холодная. Разве ж есть греха в том, чтоб согреть её слегка? Ан нет, все накидываются, вот, мол, Володька, пьянь ты лесная, лаптей не вяжешь, семейство не кормишь… А, чтоб им, у меня и семейство-то: всего я, тараканов дюжина да кошка Мурашка. И тоскливее от этого ещё, душе-то…

– Разве уж, и детей у тебя нет? – спрашивает Сергей, и нотка удивления или, может, жалости проскальзывает в его голосе.

– Да, вроде как, получается, нет… Чтобы они, дети, стало быть, появлялись, нужно любви иметь. А у меня любовь, что? Тю-тю, повертелась, покрутилась, огрела меня чемоданом на прощание и укатила к маме на все четыре южные стороны. Э! – вздыхает Кулаков, в отчаянии махнув рукой. – А у тебя они, стало быть, есть? Дети-то?

– Есть… – слишком уж тихо, будто не говорит, а вздыхает собеседник, – Сын есть, только, видно, позабыл он, что у нас есть. Большой уже вырос, в Петербурге учится. Уж и не припомню, когда его голос в последний раз слышал. И дочка, Верочка, добрая, ласковая, доверчивая. Рассказываешь ей небылицы, такие чудные, что и самому смешно. А она верит, распахнёт глазёнки свои огромные, и улыбка на лице светлая-светлая. Уж и сам заулыбаешься, а она всё: "Папка, расскажи ещё про коня-то волшебного!" Хохочешь и всё в глазки её целуешь, а она, расскажи, да