Денис Александрович Гуцко - Тинто ретто

Денис Гуцко
Тинто ретто

Стая амуров… Дотошный мог бы сосчитать: триста два. По фасаду, на крыше, внутри по всем потолкам. На перилах крыльца красовались четверо – правда, с обколотыми до тупых культяпок крыльями. Особнячок был облеплен амурами, как брошенный бутерброд мухами. В народе, к слову сказать, так и назывался: Дом амуров.

Но нет, ничего такого… Правда, дебютировал особняк как гнездышко парамоновской содержанки Лидии Леру, но сразу вслед за тем (ещё и паркет не во всех комнатах дотёрли) стал штабом 24-го Летучего красноармейского полка, потом конторой Рыбхоза. “Молодой Республике – свежую рыбу!”. Долго пробыл дурдомом. А когда построили новый многоэтажный психдиспансер на северной окраине, Дом амуров ни с того ни с сего превратился в художественную студию. (Обучение детей рисованию гипсовых яиц и кубов, лепке лошадок, а во втором этаже – несколько мастерских местных художников).

Теперь всё ушло, и сложноногие мольберты, и сквозной запах олифы. Сами художники, задумчивые и небритые, их прекрасно образованные жёны и прекрасно сложенные натурщицы – а Картина осталась. Искрятся пыльные утренние лучи. Чумазые потолочные купидоны пялятся сверху. Нарезанные рамой окна, тлеют куски заката. Она же не ведает ни перемен, ни тлена. Все те же суматоха и столпотворение битвы. Архангел Михаил против Сатаны: “наши” ломят, гад извивается… Копия, конечно.

Имела она странную славу. Служители кисти носились с этой легендой как дворовая детвора со своими страшилками. Якобы, если надолго остаться возле Картины один на один – они всегда так произносили, вполголоса с большой буквы – начинается чертовщина… то ли “туда” засасывает, то ли, наоборот, “оттуда” нисходит некто. Увы, при звуке русской речи сей некто улетучивается.

Происхождение Картина имела соответствующее – жутковато-расплывчатое.

В ту зиму бесчинствовали северные ветра, и небесная фабрика перекрывала столетние нормы по выработке снега. Тускловатым вьюжным утром Петрович по прозвищу Хмурые Брови (сокращенно ХэБэ), сторож во втором поколении, вышел на крыльцо – и прямо перед ним, укрытые дымящимся по ветру сугробом, лежали большущий прямоугольник, обернутый в брезент, и замерзший человек.

Человек так и остался безымянным (кто, откуда сам, как очутился-окочурился у крыльца студии?). Под задубевшим брезентом (Петрович содрал его в холле) оказалось то самое – Картина. И латунная табличка на резной раме: “Тинторетто. Битва Архангела Михаила с Сатаной в образе дракона. Копия К.К. Семенова”.

ХэБэ простоял перед ней час и пошёл звонить в Органы.

Приехали, сказали:

– Етит твою… в нашем коридоре и не развернешься с ней. Как он её тащил, жмурик-то?

Сфотографировали, заперли, опечатали, поручили Петровичу хранить пока, до особых распоряжений.

За человеком же ближе к вечеру приехала “Скорая”.

Говорят, на отправленный в Государственный Эрмитаж запрос вскоре пришёл ответ: в последние четыре года никто Тинторетто не копировал, выполненные копии находятся там-то по адресам таким-то (прилагался список с печатью), К.К. Семенов (прилагалось фото совсем другого субъекта) состоял в штате гардеробщиком, но прошлой зимой замерз пьяный на улице.

Зал, где по разрешению Органов обрел пристанище Архангел, добивающий дракона, художники единогласно невзлюбили. Не заладилась у них здесь работа. Ленины выходили кислые, смотрящие вдаль металлурги напоминали начинающих мытарей.

– Н-да, энергетика у этой штуки убийственная, – определил Чилингариди, дока в полтергейсте и астрологии.

Из зала сначала сделали выставочный, стаскивали сюда готовое, расставляли, развешивали. Водили восторженных девушек – ах, как прекрасно! – и прочих, менее ценных гостей. Но восторженные девушки и прочие уходили – и сразу как-то блекли полотна, терялись посреди стен как посреди пустыни. Однажды Бессоновский натюрморт сорвался с гвоздя и прорвал пейзаж Заволженского. Чуть не подрались. Заволженский назвал Бессонова плакатщиком, Бессонов Заволженского – примитивистом.

– Н-да, – молвил Чилингариди, изучив гвоздь – р а з н о з а р я д- н о с т ь.

Постепенно помещение опустело… так, сбросят рулоны холстины, коробки с красками.

И потекли туманные тёмные выдумки. Посиделки за “Анапой”, на закуску дольки яблока, разговоры о жизни после смерти, чакрах и тарелках – и в один прекрасный вечер заговорили о главном:

– У тебя уже было?

– Нет. Боюсь, знаешь --">