Вадим Зиновьевич Кудрявцев - Телеграмма

«людям в возрасте», называют «деточкой». Эдакий парадокс, когда возрастные критерии и оценки окружающих меняются вместе с возрастом человека, собственно, эти оценки и выставляющего, путем добавления или вычитания от своих лет. – Они здесь не живут уже лет тридцать. Сын их еще раньше уехал служить, он моряком был. А мать и дочь уже потом получили квартиру и съехали. Куда не знаю. Говорили, куда-то на окраину. А больше я о них ничего и не слышала.

– Спасибо и на этом, – мама тяжело вздохнула, – Всего Вам хорошего.

Дверь захлопнулась, и мы начали спускаться. Абсолютно молча мы вышли из подъезда. Мама полностью погрузилась в какие-то свои мысли и, казалось, даже не заметила, что мы вышли из помещения. В эту минуту я не решился предложить ей ехать домой и решил просто подождать.

– Ты сейчас конечно скажешь, что это блажь, – наконец заговорила мама, – но мне именно сейчас хочется проведать нашу танцплощадку. Не спрашивай зачем – я и сама не знаю. Я даже не знаю, что я там хочу увидеть.

– Поедем или пойдем. Ты как?

– Конечно, пойдем! Что тут идти. Ты меня уже совсем списал…

Я улыбнулся, и мы пошли, благо, что парк, где во времена маминой молодости была танцплощадка, был действительно недалеко. По пути мы разговаривали на самые отвлеченные темы, так что со стороны могло показаться, что мы начисто забыли о цели нашей прогулки.

Парк встретил нас суетой людей, мельканием аттракционов и гвалтом звуков. Муравейник главной аллеи издали выглядел, я бы даже сказал, пугающе, так что идти туда совсем не хотелось. Но крюк, который нужно было бы сделать, чтобы обойти этот участок, получался довольно внушительным, так что, обдумав, мы пришли к выводу, что в жизни нужно многое пройти, и в это многое попала и главная аллея городского парка. Из-за писка, визга и гудения игровых автоматов и аттракционов разговаривать уже не получалось, поэтому мы молча прибавили шагу, насколько нам это позволяла сделать мамина крейсерская скорость и интенсивность движения на аллее.

Место танцплощадки заняло кафе «Тритон». Это заведение, под не очень звучным, на мой взгляд, названием для места питания и отдыха, состояло из небольшого одноэтажного кирпичного строения, эстрады в мелькающих зачем-то даже днем разноцветных огоньках и множества пластмассовых столов и стульев красного и белого цветов, хаотично расставленных под открытым небом. Десяток столиков был занят вальяжными, судя по всему, уже хорошо поевшими и выпившими людьми, отчего они сидели, отвалившись на спинки своих пластмассовых кресел. Дети танцевали перед эстрадой под какую-то долбящую музыку, официантки ловко маневрировали с подносами между столов, мангал пускал вверх клубы синеватого дыма, разнося по округе невозможный запах жарящегося мяса.

И эта довольно умиротворяющая на первый взгляд картина моей маме совсем не пришлась по душе. Не потому, конечно, что ей претит вид праздного безделья или по какой-то еще объективной причине. Наверно просто в этот момент ей показалось, что этот «тритон» топчется по ее памяти своими грязными когтистыми лапами, а все сидящие вокруг – молчаливые, оттого и невыносимые свидетели этого кощунства.

– Пойдем отсюда, – не дожидаясь моего согласия, мама повернулась и пошла прочь от того места, куда она рвалась еще каких-нибудь несколько десятков минут назад.

С того дня все пошло как-то не так. Не так, как всегда. В привычную размеренную обыденность нашей жизни добавилось нечто почти неуловимое, еле заметное, но столь сильно чувствуемое и ощущаемое. Мама стала чуть грустнее, молчаливее и задумчивее. Порой она проваливалась в какие-то глубины воспоминаний, уставившись взглядом в одну точку, и было очень непросто достучаться до нее, вывести из этого состояния оцепенения. Но окончательный поворот случился дня через два-три после прихода телеграммы и нашей безрезультатной прогулки по городу.

Вечером, как я уже говорил, дня через два-три после прихода телеграммы, раздался телефонный звонок. Звонок был длинным, какими бывают междугородние звонки или звонки с мобильных. Я услышал, что в гостиной мама подняла трубку, и вышел узнать, не мне ли звонят. Мама сидела некоторое время с очень напряженным лицом, потом заплакала, отдала мне трубку и ушла в свою комнату. Взяв трубку, я толком не знал, что делать: то ли положить трубку и

--">