Роман Валерьевич Сенчин - Золотые долины

на две семьи. Их гордо называли коттеджами. Дворец культуры не уступает филармонии в областном центре, столовая, как ресторан, разве что без официанток. Здания городской и заводской администраций — настоящие дворцы, повсюду на стенах мозаичные панно: рабочие-богатыри, девушки- физкультурницы, солдаты с добрыми глазами, улыбающиеся шахтеры, летящие балерины, Ленин, гордо глядящий на комбинат «Горкобальт»...

Комбинат вот он — на склоне горы Трудовой. Сереют бетонные остовы корпусов, часть шиферной обшивки ленточного транспортера обвалилась, оставшаяся торчит, напоминая кость оторванной руки.

Илья не застал комбинат работающим — родился через пять лет после закрытия. Не видел, как по утрам по поселку медленно ездили служебные автобусы, собирая мужчин и женщин, как возвращались вечером люди со смены, как награждали на площади перед заводоуправлением передовиков труда, передавали от одной бригады к другой красное знамя. Но с детства он тоже, как каждый кобальтогорец, сознавал себя сыном комбината, жил им. Даже умершим.

Его водили в садик, большой, просторный, с огромными окнами, бассейном, построенным, как часто вспоминали взрослые, по «ленинградскому проекту». Потом — в школу, тоже просторную, со светлыми классами, широкими коридорами. Школа была построена «по московскому проекту». Его окружали хоть и медленно ветшавшие, но красивые, величественные здания, он ходил по прямым, ровным, совсем не деревенским, улицам. Все это создали для людей, работавших на комбинате, возвели благодаря комбинату.

Как себя помнил, он слышал бодрое: «Вот запустят снова комбинат!..» Потом печальное: «Вот когда был комбинат.» И ему передавалась уверенность, что если этот скелет на склоне горы снова заполнят мясом оборудования, обрастят стеклами окон, та неведомая ему счастливая жизнь вернется.

Илья знал из разговоров родителей и соседей — комбинат погибал долго, медленно. Если бы быстро, было бы легче: закрыли, объявили людям, что навсегда и делать им здесь больше нечего. И они нашли бы, куда переселиться, где работать. Но большинство ждало, что вот-вот «запустят», вот-вот снова позовут в цеха и шахты.

Комбинат прекратил производство в самом начале девяносто третьего года. Словно подтвердилось в конце концов на деле наступление нового времени, в которое жители поселка, находящегося в пяти тысячах километров от Москвы и в ста от ближайшего города, упорно не хотели верить. Телевизор показывал, радио твердило — там закрыли, там остановили, там бросили, а у них тут почти по-прежнему. Даже снабжение не особо скудело.

Но вот пронеслось как слух — комбинат встает на несколько недель. Слух подтвердился. Эти недели никак не кончались. Потом новость: вывозят оборудование! Мужчины бросились к цехам, скрутили, как они считали, воров. Оказалось, не воры, выполняют приказ начальства. Не комбинатовского, а выше.

Какое-то время рабочие — уже по большей части отправленные в бессрочные отпуска — боролись за свой «Горкобальт». Устроили патрулирование, не доверяя оставшимся в штате сторожам, охраняли сами.

Усмирять непослушных приезжали то менты, то бандиты, появлялись экономисты и экологи, разъясняли, что комбинат изначально был убыточным, продукция неконкурентоспособной, что производство их концентрата оказывает губительное воздействие на окружающую природу, что жить в Кобальтогорске нельзя — повсюду мышьяк, радиация, цианистый натрий, — нужно срочно уезжать, увозить детей.

Многие в конце концов не выдержали и уехали. Не из-за экологии — существовать было не на что. За один девяносто четвертый число жителей, как слышал и крепко запомнил Илья, сократилось почти наполовину: с шести тысяч до трех с половиной.

Родители Ильи, тогда еще совсем молодые, не уехали из-за своих родителей. Те были здесь старожилами, романтиками шестидесятых. Сейчас жива осталась только бабушка, папина мама. Бабе Оле семьдесят пять, и до сих пор она верит, что комбинат возродится, пишет письма в разные инстанции, гордо носит на груди ромбик советского инженера и медальку «Победитель соцсоревнования» 1976 года.

Комбинат растащили до последней железки. Даже бетонные стены покрошили, выдалбливая арматуру. Говорят, днем и ночью стоял грохот, визг «болгарок», ревели «Камазы», скрежетали краны, экскаваторы. Участвовали и местные, бывшие рабочие, мастера,

--">