Кингсли Эмис - Я хочу сейчас

слишком поздно отступать. Это даже на секунду выбило меня из седла – надеюсь, не было заметно? – Ронни метнул тревожный взгляд в пространство между обоими собеседниками.

– Чтобы вы показались озабоченным, вам нужно было что-нибудь покрепче этого, – сказал, чуть улыбнувшись, министр.

– Всем спасибо! – крикнул голосом тренера хозяин сцены, когда звон и грохот затихли.

Начался шум уборки. Режиссеры титров – два сморчка в коричневых комбинезонах (единственные члены команды старше 30 лет) – собирали с армейской суетой черные картонные щиты. Камера отъехала, как бесшумный подъемный кран.

Из джунглей подмостков и кабелей у выхода вынырнул режиссер, бородатый, в вельветовой куртке, и зашагал через студию. Ронни перегнулся и похлопал министра по коленке.

– Честно, Фил, мне очень жаль.

– Не будем об этим, мистер Апплиард.

Режиссер остановился перед ними и вскинул руки над головой, как Дракула.

– Отлично, – сказал он громким голосом. – Просто отлично. Получат ли они это, можно только гадать, но нам-то что? Смело и откровенно! Сейчас болтают, что дискуссии никогда не приводят к согласию. Но, по-моему, ПО-МОЕМУ, без конфликта нет стоящего телевидения. И в конце концов разве не предполагается, что у партий должны иногда быть разные взгляды? Спасибо, сэр Томас, – Он подался вперед и тряхнул руку члену оппозиции разок, но с силой, потом министру. – И вам, мистер Гибсон. Хорошая работа, Ронни. Минуточку.

Он схватил проходившего мимо техника за плечо и заговорил быстро и монотонно:

– Фред, учти, если кто-нибудь, работая на меня, станет валять дурака, о чем ему скажут, но он снова сваляет дурака, больше у меня он не работает, и ему дьявольски трудно будет найти другую работу. Ясно? Извините, – мгновенно продолжил он, повернувшись к собеседникам. – Но такое нужно высказать, пока еще свежо, а то закиснет. Начнет портиться. Впрочем, кому какое дело? Это в конце концов только телик. Всего лишь старина телик. Ну, если все вы не прочь пойти в бар, я только скажу два слова ребятам, и с вами, хорошо?

– Я бы с радостью, Эрик, – сказал Ронни, – но нужно уматывать. Мне далеко.

– Детка, что бы там ни было, подождет. Для глоточка всегда есть время.

– Прости, но там уже дым коромыслом, знаешь, как налетают на стоящую выпивку?

– Нет, вы послушайте его! Кошмар! Такой чудный вечер, а он думает о том, что останется на столе для несчастного, бедного птенчика! Ладно, беги. Слушай, амстердамский клип не годится для среды. Слишком голландский. В крайнем случае можно взять тот занудный сюжет об улучшении дорог в Вулверхемптоне. Или союз колдунов. Подумай об этом хорошенько, Рон, ладно? Если, конечно, найдешь время, страшный ты человек. До завтра.

Пообещав министру, что буквально на коленях извинится по поводу программы правительства, распрощавшись с обоими политиками (один взирал на него и на режиссера с непонимающей улыбкой, другой – с неподдельной тоской), похлопав свое начальство по плечу, Ронни убежал. Не то чтобы этот бородатый шут, почти безвестный тележонглер был для кого-нибудь так уж велик. Но раз ему нравится, пусть, рыча и ухмыляясь, меняет быстро сцену, пусть (что еще менее необходимо) распоряжается из своего ящика всей передачей, пусть машет руками, как Тосканини. Для Ронни важно то, что реальная власть в ходе передачи у него и его коллег, комментаторов-интервьюеров. А роль самого Ронни все возрастает. Еще раз скажем: власть как таковая интересовала Ронни меньше всего. Слава и деньги плюс огромная порция секса – вот и все, чего он добивался.

Теперь он промчался по глухим коридорам, мимо огромных фото слишком знакомых лиц, нырнул в лифт и вынырнул в холле. Там пришлось увидеть в зеркале низенькую толстенькую фигуру Билла Хамера в антилоповой куртке, наброшенной на плечи то ли случайно, то ли намеренно небрежно. Одного лишь этого, обычного для Хамера трюка было бы достаточно, чтобы Ронни понял, что Хамера власть интересует по-настоящему. Но (вернее, «и») Билл Хамер был звездой и главой передачи «Билл Хамер», которая, несомненно, сейчас прошла. Ронни пересек пол розового мрамора, направляясь к нему.

Хамер обернулся, озарив лицо чарующей улыбкой, то есть чуть сдвинув брови и не разомкнув губ ни на йоту больше, чем до того. В пятьдесят три года он был слишком стар и потрепан, чтобы все еще изображать искренность. Ронни, как казалось Биллу, угрожал его положению самой известной и высокооплачиваемой звезды. К тому же --">