Иван Андреевич Баркевич - Ну и последнее: Победитель

ребята жили ближе к школе, однако во время таких прогулок они забывали про то, что им надо было свернуть на сто, двести или триста метров раньше.

Радостно улыбнувшись, учитель попрощался со своими учениками и, открыв деревянную крепкую калитку, вошел во двор своего дома. Рука тут же потянулась к носовому платку, лежащему во внутреннем кармане пиджака и, вытащив его, быстро вытерла страшно вспотевший лоб, с которого соленые капли воды стекали уже по проторенным дорожкам… Ровно по тем же темненьким, влажненьким дорожкам, которые так легко образует кровь, текущая рваными, непонятными ручейками из тех мест, где снова разошлись крепкие медицинские швы.

Врачи всегда поражались этому человеку… Он выжил… Выжил!? До сих пор хирург, оперировавший этого робкого студента, случайно выяснившего о своем диагнозе, не понимал, как этому пареньку удалось продолжить жить. Мало того, что безумная операция, на которую согласился пациент и которая гласила жизнь лишь в пятнадцати случаях из ста, прошла успешна и предельно успешно… Так еще и лечение в десятках клиниках до и после этой семичасовой войны с темной заразой внутри юного тела, продолжалось несколько долгих лет…

Борю выписали из больницы в состоянии почти не передвигающегося скелета, который мог хотя бы относительно управлять только той частью своего тела, которая находилась выше поясницы.

За долгие дни и месяцы беспробудного лежания Борис Алексеевич прочитал почти всю русскую, французскую и английскую классику, написал порядка девяноста рассказов, а также четыре повести и один небольшой роман… Все то время, которое не было занято страшным больничным сном или беспамятством, он читал, писал или говорил.

Выйдя же из больницы, вдохнув в грудь не этот кисло-лекарственный, пропитанный смертью и болью воздух, а какой-то другой свободный и вольный… Нет… Это был даже не воздух, это был ветер, залетевший в легкие на своих белоснежных крыльях… В этот момент Борис Алексеевич смог сказать лишь одно слово – жить – после чего слезы живительной влагой вымыли из него остатки страха и рака, засевшие где-то в далеких недрах души и тела.

Он расплатился с долгами, взятыми его родными во время лечения, благодаря гонорарам за свои произведения, договорился с ректором института, в котором учился до этого на преподавателя литературы и русского языка и, сдав предварительные экзамены, смог поступить на третий курс, с которого его забрали на долгие годы в белые стены.

И сегодня этот измученный, но румяный и живой человек, входил в дверь своего дома, где его с ласковой улыбкой целовала миленькая жена, а маленький, полуторагодовалый сын, радостно крикнул приветствие на своем младенческом языке, в котором разобрать можно было только одно слово: «Папа!».

Борис Алексеевич был счастлив. Почему? Потому что он считал себя счастливым. Без оговорок, без робкого взгляда назад…

И его автограф – «От самого счастливого человека на земле», который был придуман, как добрая издевка над самим собой, стал реальностью…

***

За окном двое двенадцатилетних ребят несколько часов играли в ножички и, наконец, к семи часам вечера милый мальчик, стоящий слева от небольшого сельского лесочка, угрюмо произнес, отдавая нож своему напарнику:

«Сдаюсь… Ты победил».

«Ага, просто ножик хороший попался». Задорно и радостно ответил ему другой паренек, ласково вытирая лезвие ножа о свою школьную, белую рубашку.

--">