Лола Лафон - Ошибка Клео

заставке к «Елисейским Полям» – любимой передаче ее матери.

Пока ведущий Мишель Дрюкер не отправлял их за кулисы – «Громко поаплодируем танцорам, покидающим сцену», – Клео придвигалась к экрану и рассматривала их веселые пируэты, завершавшиеся прыжком, – ничего общего с напыщенным позерством всяких Эжени и Беатрис, верных учениц мадам Николь. Ей тоже хотелось этому научиться.

На первом же занятии в студии джаз-модерна при молодежном Доме культуры Фонтенэ Стан тряхнул ее, схватил в охапку и перевернул. Он вел речь про бедра. Таз. Живот. Диафрагму. Мускулатуру. Одетый в спортивные штаны и черную майку, открывавшую ключицы, он хвалил учеников за удачный аншенман^[1].

Через десять минут окно в зале запотевало, а стены покрывались мелкими созвездиями капель влаги; атмосфера сгущалась под басы ремиксов Грэндмастера Флэша или Айрин Кары.

В отражении, которое Клео, выполнив серию па шассе, степ-тачей и спин-поворотов, ловила в зеркале, – пунцовые щеки, прилипшая ко лбу челка, – не было ничего от герцогини. Девушка в зеркале всего за несколько недель приобрела гибкость, неведомую прямым как жердь заносчивым ученицам мадам Николь, привыкшим при ее приближении втягивать животы и поджимать ягодицы.

Вечером время, которое Клео проводила у себя в комнате с наушниками от плеера на голове, дробилось на восемь тактов. Отжимания от стены: и пять, и шесть, и семь, и восемь. Упражнения для пресса: и раз, и два, и три, и четыре. Упражнения на равновесие: и семь, и восемь.

Уроки Стана представляли собой смесь мессы, праздника и сосредоточенности. AGAIN!^[2] Стан требовал бесконечных повторений. От боли в боку у Клео перехватывало дух, но боль была горной тропой, ведущей к вершине. Зато, стоит дойти до конца, испытаешь облегчение.

Клео повторяла все, что показывал Стан, отрабатывала каждое движение, пока оно не впечатается в мышечную ткань, которая представлялась ей стейком с кроваво-коралловыми волокнами. Тело сопротивлялось и молило о пощаде, но его следовало понукать.

Клео знала то, о чем тринадцатилетним девочкам обычно неизвестно. Она умела подчиняться, не задавая вопросов. Хлопать Стану в конце занятия, даже если он все полтора часа ее ругал. Говорить ему спасибо. Вновь и вновь повторять одно и то же движение. Вечером мучиться без сна, потому что под одеялом у нее дрожат икры. Утром вставать на негнущиеся ноги и после душа натирать камфарой задубевшие подколенные мышцы. По утрам родители смеялись над ее шаркающей старушечьей походкой. Ни дня без боли. Тут или там, но что-нибудь у нее болело всегда.

Стан перечислил ряд вещей, которых ей отныне следовало избегать. Не кататься на коньках, в том числе роликовых, не бегать, не носиться по лестнице. Вечером, когда мать после ужина гладила на кухне белье, Клео делилась с ней новостями балетной муштры, приводившими ее в восторг: ей удалось сделать двойной пируэт, и Стан переставил ее из последнего ряда в предпоследний. Стан злился, что вынужден еще раз объяснять ей аншенман, но сказал: «Если станешь профи…»

Волшебные слова: если она станет профи. Едва услышав их, Клео затрепетала. Теперь, сидя за столом, она постукивала ногой. Барабанила по столу пальцем. Не получая мгновенно ответа на свой вопрос, задавала его снова. Ей стало казаться, что время не движется, что оно застыло в привычных декорациях: школьный двор, столовая, маленький киоск, где они покупали после уроков блинчики, бассейн по субботам в Фонтенэ, походы с матерью в супермаркет «Леклерк», нудное мытье посуды за пять франков, субботы перед телевизором с Дрюкером на экране и тарелкой на коленях. В воскресенье вечером она с печалью, но и с облегчением – приближение понедельника означало завершение домашнего затворничества – мыла голову, сушила волосы и слушала родителей, раздраженно сыпавших цифрами: арендная плата и коммунальные услуги снова выросли.

Она училась в четвертом классе^[3]. Приходилось ждать окончания коллежа, за ним – лицея, так слушают длинную нудную речь. Время еле ползло, как машина с полудохлым мотором, завести который могли только пот и щелчки пальцев на уроках Стана. Ничего не поделаешь, главное – танец, жизнь подождет, с пафосом записала Клео в своем дневнике.

Но она ошибалась. Ей было невтерпеж, и она улизнула на первом же повороте. Кэти приоткрыла Клео дверцу в будущее, и Клео бросилась туда без оглядки, готовая проскочить все промежуточные --">