Мара Винтер - Лифт, или Пара шагов до убийцы

пробую, что налили. Сладко, но с чем-то, не совсем сладко. Почти как радость от встречи. Во время похорон.

Звякает колокольчик. Новые посетители. Девушка с распахнутыми, как окна в небо, глазами, блондинка. Выглядит немного болезненно. Наверное, сопровождающему её мужчине это нравится. Старше лет на двадцать, но в хорошей форме: редеющий в волосах, густеющий кошельком. Она видит Зет, останавливает на ней взгляд и незаметно кивает. Зет поднимает свой хайбол, пока папик отвлекся, одними губами: привет. Дальше их общение не идёт, видимо, не время.

– Кто это? – спрашиваю сестру. Та живо откликается:

– Морин О'Нил. Умница, красавица и… эскортница. Я её давно знаю. Если будешь жить со мной, узнаешь тоже. Но пока что вот тебе предыстория. – И, потягивая коктейль, она тут же её рассказывает. Сигарета в моих пальцах дымится сама по себе, далеко от лица. Приближать её желания нет. – Отец Морин, тихий человек и громкий барабанщик Уилл Честертон, умер, когда мать носила её в утробе. Мать, не растерявшись, быстренько нашла ей нового. Отчим Морин был ирландцем по имени Сэм О'Нил, гитаристом и выпивохой, он дал ей это имя и свою фамилию. Поговаривали, что не просто так. Они были друзьями, он и Уилл, играли в одном бэнде. Друг, как ветхозаветный брат, после смерти поддержал его род: и жену на поруки взял, и ребёнка, будто своего родного, принял. Бил обеих тоже как родных. Частенько сопровождая битьë протяжным "детка". Морин до сих пор не переносит, когда к ней обращаются таким образом, хотя самого отчима уже несколько лет как прирезали в кабаке. Что до её матери, Энджи, то она была, и есть, какая-то странная, будто бы в мире, но не от мира. Окончила Гарвард, но вернулась на родину, преподавать английскую литературу в школе. До сих пор преподаёт, драму, которую всегда любила. За ней мужчины, теряя тапочки, бегали, а она, из всего этого великолепия, выбирала. Тех, кто ей не подходит. – Блестят глаза. Ярче ламп блестят, очки лежат на стойке и поблескивают тоже. Зет продолжает. – «Им было не о чем поговорить, – говорит Морин о предках, – поэтому они только и делали, что дрались и трахались. Периодически чередовали». К матери она относится прохладно, несмотря на то, что давно простила ей и отца, и отчима, и детство, полное страха. Не тот она человек, чтобы копить обиды. Слишком умна. А это вот всё, ругань, страсти – не по её душу. Ходит себе под ручку с такими дяденьками, смотрит загадочно, мимики мало, вот ей, за загадку, и платят. Не хватает людям в жизни тайны. Это у нас нет тайны, кто такая Морин. Любит, чтобы было шикарно и вкусно, деньги любит, внимание любит, ну и, собственно, всё. Мы знаем. Он, – кивает в сторону очередного её клиента, – нет. Хотя, тайна в том, что и для нас она – тайна.

Зет смеется, с хрипотцой, надрывно.

Парочка, уединившись в тихом уголку за ширмой, скрылась с наших глаз. Я смотрю на Зет, смотрю в упор. Говорить о ком-то ей легче, чем о себе.

– Ну а ты сама? – спрашиваю. – Как ты жила, после всего? Когда они…

– Я жила, – отсекает Зет, – а не как они. Знаешь, вот эти вот все правила… Я считаю, одно в жизни правило: не диктовать никому свои правила. Сколько людей, столько и правильностей, не повторяются они. Один живёт в мире, где нет никакого бога, у другого даже капля в стакане, и та бог. Кому-то полезно учиться дисциплине, подвергать себя всяким там ограничениям, для другого то же самое – губительно. Кто-то мясо не ест, из жалости к животным, и совесть его так спокойна, на душе птицы поют, а у иного организм хищный, сдохнет он, без свежей плоти. Они нам, родители, что говорили? «За всё будет суд». Так вот, я сама – свой суд. Я сама – свой закон. И не голова моя мне закон, а внутренний голос, который лучше меня знает, что лучше для меня, а что – без меня. Мать наша знать не знала того, что мне открылось, особенно про своё тело… У неё была нарушена связь с ним. Она говорила: думай головой. Я решила эту проблему, с головой. Тело мудрее, можешь мне поверить. Лучше, конечно, сама проверь, не верь на слово. У тебя свой мир и своя правда. – Вздыхает, зажигает ещё одну сигарету. – Я долгое время считала себя лучше неё, лучше матери. Что я знаю, как надо, а она нет. Но я сама наступила на те грабли, о которых предупреждала других: отрицала её, то есть мысленно диктовала ей правила. Так ведь у нас, в обществе, принято: «Принимающих – принимай, отрицающих – отрицай». Принимающих и отрицающих то, что правдиво для тебя. Нет, нет, это слишком просто! Принимай – --">