Анатолий Сугак - Синее

тут я вспомнил. Меня охватил холод, и в то же время, словно обжигающий панцирь приклеился к моей спине так, что я не мог стоять на ногах. Я грубо сдвинул Олю с части углового дивана и откинул голову назад.

– Ты чего? – недонеся до рта бокал, спросил Серый.

– Уходите все. Быстро убирайтесь.

– Скотство, он опять за своё, – отозвался Гаря.

    Я слишком резко отреагировал на это, но то, что я смог выговорить это чётко, было уже достижением:

– Сволочь ты! Только выпить тебе и нужно, а как у тебя то же самое, так запираешься у себя и пересматриваешь галерею телефона, – он разозлился, но ничего не ответил.  Это была правда. – Меня бы хоть раз понял, а не проморозил то, что я тебе говорю. Пошли вон отсюда! Увидимся в другой раз.

Я, не вставая, вытащил Олю за локоть и толкнул в сторону выхода. Мысль о том, что собираться им еще минут двадцать, изматывала меня морально, и всё моё тело начинало крутить от боли, словно в судорогах.

– Ухожу я, ухожу. Умоюсь дома, мамы уже нет.

Они ушли намного быстрее. Через пять минут не было даже полуголой Насти, даже «веселуна» Гари, тем более Оли с русалкой.  Я закрыл глаза грязными от мокрого пепла и липкого стола ладонями, неуклюже опершись на колени.

«Из синего-синего моря возрождается, рассветает молодое красное солнце, и самые кончики волн отсвечивают фиолетовым..», – прогонял я в голове.

– Опять её вспомнил? – тактично спросил Сережа.

– Угу.

– Я не знаю, что говорить тебе, прости.

– Мужчина не имеет права сказать «я не знаю».

Он замолчал, вглядываясь в небо цвета шотландских вислоухих. Шотландских вислоухих.

– Я резко так, но ты же понимаешь, по-другому не получается пока, – бубнил я в ладони.

– Да я понимаю, конечно. Не любил что ли никогда, – снова помолчав, добавил, – я с тобой, Тоха.

– Спасибо, кореш.

«Из синего-синего моря возрождается, рассветает молодое красное солнце, и самые кончики волн отсвечивают фиолетовым. Так природа придумала её цвет глаз».

Дембель.

Он лежал на койке, свесив обе ноги, чтобы не разуваться. Рисовал в дембельском альбоме парашютистов, карикатуры на своих товарищей и командиров. Держа в зубах простой карандаш, он так добродушно улыбался, что каждый, увидев эту ухмылку, повторял за ним. Неосознанно. И лишь пройдя с десяток метров убирал лыбу с лица и снова хмурый шел дальше.  Это шло из самого сердца и передавалось всем остальным.

Спустя сотни писем, сотни часов тренировок, стрельбищ и трудовых работ. Спустя десятки прыжков – он наконец-то вернется домой.

– Витя!

   Он подорвался с кровати.

– Что там?

– Футбол через двадцать минут, на спортплощадке! Дембеля против духов! Идешь?

Он снова улыбнулся и махнул рукой.

– Я подойду, ты же знаешь, я не играю.

Товарищ так же растянулся в улыбке, сам не понимая, почему.

– А, ну тебя! – махнул рукой и был таков.

А он всё так же вырисовывал в своём дембельском альбоме разноцветными карандашами иллюстрации, уже представляя, как будет разгуливать в широких белых брюках по Приморскому бульвару, вдыхая свежий морской воздух. Думал о родителях и о младшем брате. Думал о гражданке. Картинки так красочно ложились на листах альбома, что, казалось, отведи взгляд в сторону, они пускались в пляс. Солдаты радостно шагали вверх-вниз по листу, парашютист стремительно и чётко спускался к своей цели.  Желто-красные вспышки артиллерийских орудий рассыпались каскадом фейерверков. Кое-где приходилось дорисовывать детали вокруг фотографии, но от этого он настолько входил в раж, что дополнял изначальное полноценной картиной событий, добавляя на обычное стрельбище вертолеты, танки и воображаемого врага. Вложив пергамент между последней разрисованной страницей, он удовлетворенно захлопнул альбом так, что эхо отбилось от серых барачных стен, разнося слабый отголосок последних приготовлений к дембелю по всей части.  Аккуратно сложил под самую стеночку альбом и карандаши, прикрыв брезентовой курткой. После чего, отправился на стадион посмотреть на игру.

Он любил футбол с самого детства, но из-за детской болезни редко играл сам. Чаще всего сидел на стадионе,

--">