Рейчел Каск - Контур

образования, где их учили думать и говорить, как английские мальчики. От кудрей мой сосед с облегчением избавился, но впервые в жизни столкнулся с жестокостью, а вместе с ней и с другими прежде неведомыми ему несчастьями: одиночеством, тоской по дому, по матери и отцу. Он пощупал нагрудный карман пиджака и достал черный кошелек из мягкой кожи, откуда извлек мятую черно-белую фотографию своих родителей. Мужчина в приталенном сюртуке, застегнутом на пуговицы до горла, держался очень прямо, а чернота его разделенных на пробор волос, густых прямых бровей и больших закрученных усов придавала ему необычайно свирепый вид; круглое лицо женщины рядом с ним, неулыбчивое и непроницаемое, напоминало монету. Фотография была сделана в конце 1930-х годов, сказал мой сосед, до его рождения. Брак на тот момент уже не задался — свирепость отца и непреклонность матери были не только внешними. Их супружество стало грандиозной битвой двух волевых характеров, и никому так и не удалось разнять их, лишь ненадолго — уже после их смерти. Но об этом, сказал он со слабой улыбкой, в другой раз.

Тем временем к нам медленно приближалась бортпроводница, толкая по проходу металлическую тележку и раздавая белые пластиковые подносы с едой и напитками. Она дошла до нашего ряда; я предложила поднос мальчику слева от меня, и он молча поднял игровую консоль обеими руками, чтобы я поставила его на откидной столик. Мы с соседом справа сняли со своих подносов крышки, чтобы налить чай в стоявшие на них белые пластиковые чашки. Он начал задавать мне вопросы, словно приучил себя это делать, и мне стало интересно, кому или чему он обязан навыком, который многие так никогда и не приобретают. Я рассказала, что недавно переехала в Лондон из загородного дома, где три года прожила одна с детьми, а до этого семь лет с их отцом. Иными словами, это было наше семейное гнездо, которое на моих глазах превратилось в могилу то ли реальности, то ли иллюзии — я и сама уже не была уверена.

Мы принялись пить чай и есть мягкие, похожие на пирожные печенья, и наступила пауза. За окном стояла лиловая полутьма. Ровно гудели двигатели. Внутри самолета тоже воцарился сумрак, пронизываемый лучами ламп над сиденьями. Мне было трудно рассмотреть лицо моего собеседника с соседнего кресла. Причудливая игра света превратила его в горный пейзаж с грядами и впадинами; в центре высился огромный крючковатый нос, отбрасывавший по обе стороны глубокие ущелья тени, и я почти не различала его глаз. У него были тонкие губы и широкий, слегка приоткрытый рот; часть между носом и верхней губой была широкая и мясистая, и он так часто трогал ее рукой, что зубов не было видно, даже когда он улыбался. Невозможно, сказала я в ответ на его вопрос, назвать причины, по которым мой брак распался: брак — это, помимо прочего, система убеждений, это история, и хотя проявляется она в вещах вполне реальных, движет ею что-то поистине загадочное. Реальной в конце концов оказалась потеря дома — точки на карте, где сходилось всё то, что ныне было утрачено, и которая, казалось, воплощала в себе надежду, что однажды оно еще вернется. В каком-то смысле уехать из дома для нас значило заявить во всеуслышание, что мы перестали ждать, что больше нас не найти по обычному номеру телефона, обычному адресу. У моего младшего сына, сказала я ему, есть раздражающая привычка: если вы договорились где-нибудь встретиться и он приходит раньше, дожидаться на том же месте он не станет. Он немедленно отправится тебя искать, заблудится и придет в отчаяние. А потом, как обычно, обиженно воскликнет: я не мог тебя найти! Но единственный способ что-то найти — это оставаться там, где ты есть, в назначенном месте. Вопрос только в том, сколько ты продержишься.

— Мне часто кажется, — ответил мой сосед после паузы, — что мой первый брак закончился по нелепейшей причине. Мальчишкой я часто наблюдал, как с полей возвращаются повозки, нагруженные такими горами сена, что, казалось, они держатся лишь чудом. Они подпрыгивали, опасно качались из стороны в сторону, но удивительным образом никогда не опрокидывались. А потом однажды я увидел, как такая повозка лежит на боку, повсюду рассыпано сено, люди бегают и кричат. Я спросил, что случилось, и возчик ответил, что повозка налетела на ухаб. Я навсегда это запомнил, — сказал он. — Это вроде бы неизбежно и вместе с тем очень глупо. Так же произошло со мной и моей первой женой. Мы налетели на ухаб, и всё --">