Димитрис Хадзис - Детектив

дней из колодца стало распространяться нестерпимое зловоние, и они то и дело заглядывали туда. Увидев, что дети все время нагибаются над колодцем, взрослые, подойдя к нему, обнаружили, что щиток сломан, и тоже почувствовали зловоние — тут-то все и открылось. В колодце находился Тудасюдас.

Опять поднялся переполох, еще больший, чем прежде. Из окружного центра приехали прокурор, судья, врач, приехал и начальник жандармерии — снова началось следствие. Оно тянулось много дней и не пошло дальше того, на чем остановился наш полицейский. Самоубийство исключалось всеми. Если бы Тудасюдас хотел покончить с собой, то, очевидно, выбрал бы не этот колодец, совсем мелкий. А если бы он и хотел каким-нибудь образом в нем утопиться, то, прежде чем броситься в воду, он мог бы сначала снять щиток. не было никакой необходимости проламывать его головой, не говоря уж, конечно, о том, что самоубийство — привилегия более высоких слоев общества.

Итак, оставалось два объяснения: несчастный случай или преступление. Наш полицейский придерживался первой версии. С давних пор хорошо зная наш городишко и его обитателей, он мог с полным правом утверждать, что Тудасюдас никогда ни с кем не ссорился, ни с кем не враждовал. И это, конечно, не какая-нибудь старая история, или месть, или что-нибудь в этом роде. Грабеж — но что можно украсть у Тудасюдаса? Вот простые разумные доводы нашего полицейского: в тот вечер Тудасюдас опьянел несколько больше, чем обычно; по дороге домой, к себе в подвальчик, сбился с пути; споткнулся, ничего не видя впотьмах, и упал на низкий колодец; проломив тяжестью своего тела гнилой щиток, провалился вниз — и дух из него вон. Что же еще?

Но врач совершенно исключал, что причиной смерти могло быть опьянение. Вот ход его мыслей: если вы падаете в нетрезвом виде в колодец, то летите вниз головой. Но у Тудасюдаса не нашли ни одного ушиба на груди, ни одной царапины на лице. Исследование трупа показало, что смертельный ушиб он получил сзади, в затылок. Он ударился затылком, по-видимому, о внутреннюю стенку колодца, а затем упал на дно — его нашли там в сидячем положении. Значит, очевидно, кто-то толкнул его в грудь, он повалился спиной на щиток и, проломив его тяжестью своего тела, рухнул вниз. Остальное врача не касалось.

Судья пошел дальше. Он категорически утверждал, что здесь кроется преступление. Не обошлось без постороннего вмешательства, иначе бы не случилось то, что случилось, и в поисках новых улик он донимал нашего полицейского. Чтобы угодить ему, тот арестовал всех бродяг и мелких воришек — в нашем городе их было немного — и показал им, где раки зимуют. Опять никаких результатов.

Следствие зашло в тупик. В соответствующих учреждениях и по всему городу обсуждали еще несколько дней, как шел бедняга по улице и упал в колодец, затем папку с материалами следствия закрыли, закрыли новым, более прочным щитком колодец, а Тудасюдас был предан вечному забвению. И «вечная ему память», как говорится в молитве.

Только два человека во всем городишке не забыли так скоро о его гибели. Первым был полицейский. Как раз в то время, когда он дожидался повышения в должности, этот бедняга взял, да и утопился. Словно сделал это нарочно, чтобы навредить ему, доставить неприятности, и к тому же не оставил никаких улик. Судья, в голове которого засела мысль, что здесь кроется преступление, дошел однажды до того, что заговорил с полицейским в оскорбительном тоне. А присутствовавший при этом начальник жандармерии кивнул головой и ничего не сказал. Нашего полицейского глубоко огорчала вся эта история. Погиб человек, что называется, у него на глазах, честный человек, пусть даже и Тудасюдас, но если он, полицейский, не в состоянии ничем помочь следствию, то это не говорит в его пользу и может помешать карьере — так обстояли дела. И хотя следствие прекратилось, он нс успокоился.

Вторым был Фодоракис, и тот не мог успокоиться, не имел на то права. Его собственные кровные интересы были связаны с этой смертью и скрывавшей ее тайной. Когда все — и полицейский, и прокурор, и следователь — отступили и сдались, явись тогда он, Фодоракис, и докажи: так-то и так, господа, обстояло дело, и открой им глаза — это не только принесло бы ему честь и славу: сразу бы изменилась его жизнь, изменилось бы все.

К тому времени прошло уже два года, как Фодоракис окончил гимназию. Он окончил ее на «отлично», и учителя советовали его отцу отправить юношу в --">